Евгений Шмагин - Руссиш/Дойч. Семейная история

В последующие полгода получил Емельян с фронта несколько писем от сына.

«Пишу тебе, дорогой папа, из-под Новгорода. Сам жив, здоров… Настроение великолепное. Вчера был на редкость удачный день. Удалось подбить два немецких бомбардировщика. Получили, стервятники, по заслугам… Ребята кругом – из разных мест. Нашенские тверские тоже попадаются. Люди разные. Но все как один за родину честно сражаются… Сообщаю адрес, по которому мне можно будет писать: действующая Красная армия, полевая почта…, красноармейцу Селижарову».

«Получил, дорогой папа, твоё письмо. Большое спасибо. Рад, что у тебя всё в порядке. Что жизнь в Осташкове постепенно восстанавливается… Очень хорошо, что сообщаешь о маме и сестре Дусе, находящихся в эвакуации. Я по ним очень скучаю. Думаю, они скоро возвратятся, ведь немцев далеко отбили. Пожалуйста, дай им мой адрес. Пусть они мне пишут напрямую. А я им тоже напишу, как будет время… Обо мне не беспокойся. Здоровьем, как ты знаешь, селижаровское семейство не обделено».

«Здравствуй, дорогой папа! У меня без особых перемен. Бьём фашистов, но они, гады, сопротивляются. Наш боевой дух не сломить… Перед глазами часто встаёт отчий дом в Осташкове, школа (не слышал ли чего про моих одноклассников?), озеро Селигер, наши, пап, с тобой поездки на моторке… Как рыбачили, помнишь? Ещё судака на семь кило поймали… А как ходили в ноябрьские праздники на демонстрации, песни пели! Потом мама празд-

ничный стол накрывала… Вот здорово было… А сейчас вся жизнь рассыпалась. Что ж ты, война подлая, наделала? Кругом мрачная, грозная казарма, окопы, стрельба и много людей, которых я не понимаю… Везде ночь, треск немецкой морзянки, голод, непогода, смерть…».

Осенью тяжелейшего 42-го года постучалось в дом Емельяна страшное известие. Военные командиры его драгоценного сына без всякой сентиментальности сообщали, что рядовой Селижаров попал в окружение противника и поэтому в донесении о безвозвратных потерях такой-то части учтён как пропавший без вести.

«Проклятие какое, что ли, лежит на нашем семействе? – убивался Емельян, в который раз перечитывая полученную бумагу в штампах. – Опять „без вести" и снова Максим. Знать, не зря, ох не зря умные люди отсоветовали давать сыну имя погибшего старшего брата. Не послушался, не послушался, вот и нести мне теперь этот крест по жизни».

Сообщение о «без вести пропавшем» ещё, правда, не означало гибель любимого сына, но ничего хорошего тоже не сулило. Кому, как не Емельяну, было знать об отношении родного социалистического государства к соотечественникам, угодившим в германский плен. По завершении Первой мировой большевики, захватившие власть, помнится, с распростёртыми объятиями встречали возвращавшихся из плена солдат. Теперь же вождь, как в годы Первой мировой царь, распорядился априори считать всех пленённых потенциальными изменниками и продажными шкурами, желающими выдать врагу секретную информацию о дислокации войск и, главное, настроениях в народных массах.

В ту пору Емельян ещё не знал, что к концу войны число военнослужащих Красной армии, оказавшихся в германском плену, перевалит за пять миллионов. Но как бы то ни было, формулировка «без вести пропавший» всё-таки оставляла надежду на то, что когда-нибудь после войны заявится в Осташков Максим Емельяныч, если и не целый и невредимый, то по меньшей мере живой. С уд-

военной энергией стал отец дожидаться окончания этой подлой, как метко выразился сын, войны.

Где тонко, там и рвётся. Точь-в-точь с этой народной пословицей прилетела в селижаровское жилище ещё одна печальная весть. Под новый год почтальон принёс срочную телеграмму из Чувашии: «Папа срочно приезжай мама тяжело заболела Дина».

Долго упрашивал Емельян начальство отпустить его на неделю проведать жену.

– Военное время, не положено, – отвечали, – да и тащиться в одну-то сторону придётся тебе несколько суток, можешь задержаться на длительные сроки, а нам отвечать?

Но в конце концов сжалобились, отпустили.

Почти 5 дней добирался Емельян в Поволжье, до незнакомой деревни Верхняя Кумашка, где согласно эвакуационному предписанию разместили его семью, – 100 км от столицы Чувашии города Чебоксары, 15 км от железной дороги. Выяснилось, что любимая его жёнушка не просто захворала, а подцепила особо заразную болезнь – брюшной тиф в тяжёлой форме. И немудрено. С детских лет приучала Авдотья сына к чистоте. Знал он, что далеко не во всех соседних домах наведён такой же порядок – чистоплотностью русская деревня в те годы не отличалась. Но антисанитарию, что бросилась в глаза в поселении, где были расквартированы его родные, в жизни видеть ему ещё не приходилось.