Сергей Дулов - Назови его свободой

Сам же я по традиции читал. Сначала книжку про Василия Аксенова – напал как-то на «бестселлер» Александра Кабакова и Евгения Попова «Аксенов». А где Аксенов, там и шестидесятники, и диссиденты, и общественное звучание – причем якобы лидерское… О том времени все еще говорят, видимо, есть зудящее подозрение, что сказано и не все, и не так. Потому решил почитать и сами произведения одного из головных «шестидесятников». Что публиковалось в Союзе, я читал, и мнение, которое об Аксенове сложилось, не совпадало с кабаково-поповским. Так что решил познакомиться и с эмигрантским творчеством его. Обновленное впечатление опять-таки противоречило «Аксенову», но и собственному прежнему мнению. Впрочем, тема выявилась запретной вообще, поскольку для меня открылось аксеновское матерщинничество. А мат, убежден, выносит текст из литературы, из беллетристики. И предмет интереса, а также желательного высказывания вроде бы исчез (на аксеновском, во всяком случае, примере и образце). Но тут случилась экранизация аксеновской «Таинственной страсти». Телеверсия оказалась стыдливей, и формально табу можно было снять…

Самое претенциозное, что говорится об Аксенове и его товарищах, якобы они народники, то есть народ эту компанию любит, ценит, признает выразителем своих чаяний и дум.

И Аксенов со товарищи за народ болеют, чувствуют себя его частью, хотя в то же время немножечко «вождят». Насчет второго проще всего, наверное, составить мнение. Стоит только вспомнить сцену из «Страсти», когда вся соль компании, отдыхающей в Крыму, идет за пивом, узнает, что в Чехословакию введены войска стран Варшавского Договора, и сообщество охватывает отчаяние и ужас, мол, наметившийся к дальнейшему раскочегариванию демократический пар вышел на свисток. А серая народная масса тупо и бесчувственно стоит в пивной очереди. Представляется, что между народом и помянутой, представляющей саму себя элитной компанией обнаружилось, мягко говоря, противоречие.

На самом деле снова проявился разлад между элитой и народом. Наперекор заблуждению, отождествлению элитой себя с народом, такому давнему, вековому, что кажется естественным и вечным. Мол, если плохо набольшим, то и народ страдает. А если хорошо, то благоденствие всеобщее. Враньё это выдает себя и разрешается в критических обстоятельствах, в том числе эмиграцией. И вот тогда обнаруживается, что элита расстается с народом легко и бесстыдно, но и народ по эмиграции не плачет, не зовет и не жалеет ее. Так что с одной стороны – чванство, презрение и страх, с другой – недоверие, подозрительность и зависть (есть основания думать, что похожие соображения мучили и Аксенова, поскольку «таинственная страсть» – это страсть к предательству, под чары которой в разных личных и социальных обстоятельствах попадает едва ли не каждый персонаж одноименного фильма, включая главного героя). Да и в «Аксенове» авторы в конце концов признаются, что круг почитателей писателя, его социальное влияние на самом деле не очень широки.

Поскольку верхи (по самоощущениям) взяли-таки себе роль интеллектуальных, интеллигентских предводителей, то можно без стеснения назвать помянутые отношения – как между умственным и физическим трудом, и даже отчасти – противоречиями классовой борьбы. Сглаживаются они вместе с уничтожением труда, хотя по Аксенову – никогда…

За Аксеновым и шестидесятниками валит также слава людей протеста, вплоть до того, что в биографическом кабаково-поповском сочинении протестной объявляется даже одежда Аксенова. Сам писатель об особых значениях своих джинсов и пиджака ничего не говорил. Но протест Василий Павлович и его команда выказывали, безусловно. Аксенов даже назвал свои резоны: большевики-коммунисты в свое время убили царя, незаконно захватили власть, за что им во веки веков нет прощения, и являются держимордами. Что не помешало русскому писателю укрыться в государстве, которое также утвердилось совершенно нелигитимно, в котором четырех президентов убили, троих ранили, в двоих точно стреляли, в котором «охота на ведьм», инакомыслящих была даже не государственной, а национальной политикой и увлечением. Аксеновский протест был явлением большей частью личным, а не общественным, обидой и местью за лишенческое, частью барачное, полутемное, полное страхов детство и отрочество. Не случайно всем друзьям из «Таинственной страсти» автор приписывает репрессированных родителей, чего у некоторых прототипов не было вовсе. Шестидесятники сказали «а» – и ничего широко-социального не встало им навстречу, в поддержку и в продолжение, что они с горечью и обнаружили. А пример отважного обличения держиморд… Безумству храбрых мы славу поем, затаив на дне души утешительное сознание, что сумасшествие не заразно. И смельчаки за собой никого не утянут, не удудят, как крыс в сказке…