Сергей Дулов - Назови его свободой

Потом я опять купался, читал, смотрел на море. Сосед мой едва ли шевелился, хотя изредка тоже посматривал вдаль. А по морю фланировал ветерок. Верхушки легко текших, но с крепеньким основанием волн блестели, как будто солнце выплавляло в них серебряные слитки, а море выкупывало, оглаживало их, несло к берегу. На песке и галечнике драгоценности вдруг пузырились, лопались с шорохом – р-ш-ш, р-ш-ш, и богатство обнаруживало свою призрачность, превращалось в накипь и шум.

Однако наступило время обеда. Я, конечно, не рассчитывал, что у меня появится сотрапезник, но благо, что каши на этот раз взял с избытком. Порцию для собаки положил на подошву некогда своего сланца, который через три дня хождения по каменистым тропкам разлезся на составные части, и я оставил их до поры, когда буду прибираться и унесу свой мусор с собой. Мысли, что можно было бы просто на камень кашу выложить, как-то не возникло, видимо, из-за современного предубеждения квартирно-цивилизованного человека, что животное надо кормить из посудины. А поить пса пришлось из контейнера, в котором принес кашу, тут уж выбора не было: пить из горла бутылки собаки не умеют. Воду он выпил аккуратно, не забрызгав мою руку, в которой я держал контейнер.

На послеобеденную сиесту пес устроился опять чуть поодаль. И снова обратить на него внимание меня заставил шорох. Пес с нарочитым усилием, вплотную к обрыву, чтобы шершавая осыпь его чесала кожу под густой шерстью, протирался мимо меня, явно стараясь не наступить на край подстилки. Хотя места между ею и обрывом еле хватало для того, чтобы он мог поставить лапу, и право пройти по моему лежбищу, на мой взгляд, у него было. Так пес забрался под завесу какого-то колючего кустарника, выкопал в мелком щебне углубление и улегся в него, хвостом ко мне. Через какое-то время, после очередного заплыва я заметил, что он лежит уже головой ко мне, и больше своего положения мой сосед уже не менял до тех пор, пока я не собрался уходить.

Из своего шипастого убежища он вылез тогда, когда я заканчивал собирать сумку. Я «на дорожку» предложил ему напиться, но пес только покосился на воду и чуть отвел морду в сторону. Он постоял сзади, пока я не тронулся в путь, и опять пошел чуть ли не след в след, ни разу не обогнав меня.

Что собака исчезла, я заметил около камней, которые назвал для себя «богатыри». Когда-то они были частью высоченной кручи, но затем массив сверзился, стесал все на своем пути и расселся, грохнувшись о землю, на несколько могучих частей, по 2 – 2,5 метра высотой от поверхности и не менее метра толщиной. На верху самого осанистого камня, по центру («Ильи Муромца») расплодилась уже растительность. Из травы молодо-зеленого цвета выплетался неровный стволик деревца. У него еще не развилась крона, он выглядел плоским, и вместе с золотисто-кремовым фоном откоса казался древне-искусным узорочьем. Наверное, это и есть жизнь, когда камень превращается в почву.

У «богатырей» я оглянулся, но не нашел пса ни за собой, ни позади, насколько хватало обзора. На следующий день я ждал, не появится ли вновь мой нечаянный спутник. Но не увидал его ни в этот, ни в те несколько дней, что я еще провел в Лдзаа. И на берегу я его не встретил, хотя присматривался к тем собакам, которые попадались по дороге.

Если бы он пришел снова, я бы, наверное, привычно отметил, какие они все-таки преданные слуги – собаки, и как они нужны нам для нашего человеческого благолепия. И все. Но пес не появился, и я подумал, что, может, не мы их, а они нас используют. Может, мы им нужны, только когда и зачем? Как они воспринимают нас, что чувствуют? А может знают… Но никогда не скажут.

2016

Абхазию принято называть солнечной, что абсолютно справедливо. Но мне эта главная «достопримечательность» страны являлась по-особенному. Жил я в поселке Лдзаа (его еще называют Рыбозавод, хотя от самого завода только сваи в море остались), в доме окраинном, уже на взгорье, и горизонт, загороженный настоящими горами и окаймленный зеленой лесной бахромой, казался недалеким. Утром голубовато-сиреневый сумрак держался, держался – и вдруг выскакивал, как поплавок из воды, краешек солнца, уже набравшего за горно-лесным гребнем жару, и сразу свет и тепло. Вечером же солнце как будто ныряло за леса, и тут же всплывали на небе косяки звезд, хоть неводом тащи. Ночь клюнула…

В еще одно абхазское чудо мне пришлось по большей части поверить. Имею в виду охоту, которую назову царственной: и потому, что когда-то Абхазия была царством с соответствующими правителями, и потому, что предмет и обстоятельства охотничьего промысла поистине величественны. Ощущения редкостной первозданности здесь возникают на каждом шагу, даже в хозяйском саду. Он, в основном, мандариновый, и если по границам с соседями огорожен металлической сеткой, то в глубине предел ему кладет крутой откос. Через заросли ежевики, какой-то колючки, переплетенными виноградом, вверх, к подросту из мелких деревьев не продерешься, а дальше и выше – чаща и совсем уж дикая тьма.