Антон Носик - Изгои

Это все случилось с Кунгуровым в начале марта, спустя считанные часы после первого рапорта об обнаружении в его блоге «признаков преступления». Тут же его задерживают до ночи, выпускают под подписку о невыезде, потом отказываются разрешать ему любые отлучки из Тюмени по рабочей или личной надобности, бдительно следят за ним 24x7, а потом, дождавшись, что он все же куда-то отъехал, меняют меру пресечения с подписки на тюрьму, хотя спокойно могли бы ограничиться домашним арестом.

В моем «экстремистском» деле все значительно более мирно и пасторально. Никаких облав, задержаний, приводов, все мои гаджеты при мне, за рубеж я за 8,5 месяца следственных действий выезжал семь раз, а уж сколько по России успел накатать — и не сосчитаю уже, потому что от этих поездок в паспорте не остается штампов (Кунгурова закрыли в СИВО до августа за поездки именно внутри России). Никакие топтуны под моей дверью в Наркомфине не тусуются и на парковке перед подъездом не дежурят. Да и вообще, я впервые узнал о своем деле позже задержания Кунгурова, хотя и первые доносы в СКР, и рапорт Управления «Э» об обнаруженных в моем ЖЖ признаках преступления появились в деле за 5 месяцев до начала его злоключений…

Причин, по которых в двух наших случаях один и тот же маховик крутится так по-разному, в сущности, две.

Во-первых, Москва — не Тюмень. Самые жесткие эксцессы «борьбы с экстремизмом», ментовские и прокурорские, чекистские и судебные, всегда наблюдаются у нас в провинции. Тут вам и Тарас Зеленяк из Новосибирска (282-я за комментарий на украинском форуме в 2004-м), и Дмитрий Ширинкин из Перми (207-я за художественный рассказ в 2007-м), и Савва Терентьев из Сыктывкара (год условно по 282-й за коммент в ЖЖ), и вердикт судьи Айзенберг из Комсомольска-на-Амуре о запрете в России «экстремистских ресурсов» Archive.Org, YouTube, Polit.Ru. В провинции у нас всегда была такая дремучесть и жесть, о которой в Москве не слыхали. Ирина Яровая в Госдуме и события в ОВД «Дальний» — наглядные тому иллюстрации.

При этом и в Москве случается свой хардкор, о чем могут рассказать и участницы Pussy Riot, и узники 6 мая, и Олег Навальный, и Ильдар Дадин, и обвиняемый в участии в беспорядках на основании лайка в Фейсбуке Сергей Ахметов. Так что если со мной ФСБ, ГУПЭ, СКР, прокуратура и суд ведут себя относительно цивильно, то на одну столичную воспитанность это не спишешь. Есть и причина номер два. В моем деле есть общий контекст борьбы с инакомыслием, из-за которого оно уверенно и поступательно движется по накатанной дорожке от доноса к обвинительному приговору, но нет дирекции единого заказчика, которая бы агрессивно подталкивала всех исполнителей под локоть, как в случае персональной вендетты сперва Бастрыкина, а затем и Чайки против Навального. Никто не требует, чтобы мое дело расследовалось максимально быстро, максимально жестко, со всеми фейерверками досудебного харассмента. Поэтому ничего этого и не происходит. Отчего мое дело не становится менее политическим, но больше напоминает фарс, чем трагедию, как у Кунгурова.

Выкладываю мое последнее слово в суде:

«Уважаемый суд, уважаемые присутствующие!

Хочу рассказать об одном случае из советской истории, который в свое время произвел на меня очень сильное впечатление, когда я прочел о нем в мемуарах писателя Ильи Эренбурга.

Экономист Николай Николаевич Иванов до декабря 1940 года работал советским поверенным в делах во Франции. Вскоре после возвращения в Москву он был арестован за «антигерманские настроения». Арест случился в те времена, когда еще действовал пакт Молотова — Риббентропа, по которому стороны обязались прекратить враждебную пропаганду по отношению друг к другу. Чтобы доказать Гитлеру, что обязательства соблюдаются, Сталин распорядился обеспечить в СССР аресты и посадки за «антигерманскую пропаганду». Но советский дипломат Николай Иванов приговор Особого совещания — пять лет лагерей — получил в сентябре 1941 года. В Москву он смог вернуться лишь через 13 лет после вынесения приговора.

«Трудно себе это представить: гитлеровцы рвались к Москве, газеты писали о «псах-рыцарях», а какой-то чиновник ГБ спокойно оформлял дело, затеянное еще во времена германо-советского пакта; поставил номер и положил в папку, чтобы все сохранилось для потомства…», — напишет об этом деле Илья Эренбург в своих воспоминаниях.

Трудно не вспомнить эту историю в связи с моим сегодняшним делом. Ни для кого не секрет, что происходит сегодня в сирийском городе Алеппо. Город с населением в полмиллиона взят в осаду войсками правительства Сирии и Корпусом стражей исламской революции при поддержке российской авиации. Бомбардировке с воздуха подвергаются больницы, жилые кварталы, гуманитарные транспорты ООН. В городе нет электричества, перекрыты все пути доставки продовольствия, воды, лекарств. Официальный ультиматум властей Сирии гласит: блокада жителей Алеппо будет снята лишь после того, как боевики сложат оружие и покинут восточные кварталы города.