Иветта Давыдова - Мечты сбиваются. Сборник рассказов

– Что он делает? – заволновался Натан.

– Будет исправлять тебе минус на плюс, – простодушно ответила я.

– Нэможно!.. Нэлзя! – поправился и перешёл на английский. – Это подделка документов! За это суд! – в ужасе схватил он со стола ведомость.

– Ну, как хочешь, – серьёзно произнёс муж. – А мог бы приехать домой и показать четвёрку с плюсом, лучше, чем у Мэтью!

Мы, конечно, настаивать не стали, но и тайны, что на такой бумаге серьёзных документов в нашей стране не делают, и цифрами важных оценок не ставят, тоже ему не выдали. Ах, если бы он знал, какие приписки делались на таких вот бланках в стране, которая недавно исчезла с карты мира! Сколько их было – этих приписок!

Ещё проверяющий Ларри Пенроуз, уходя от нас сытым и весёлым, в долгом прощании на пороге признался, что всем студентам по обмену больше всего в России нравились семьи. Ни Санкт-Петербург, куда их организованно возили на пять дней, ни настоящая кубанская свадьба, посещение которой организовал американским гостям кто-то из местных доброжелателей, ни снисходительные университетские преподаватели не запали в душу иностранцев. Русское гостеприимство принимающих семей оказалось главной достопримечательностью страны. Натан искренне удивлялся, как запросто, как часто и без приглашения заглядывали к нам гости, как всех кормили, как оставляли ночевать. И гости наши в качестве гостинцев приносили не только водку.

– Ко мне друг не может прийти без предупреждения. И я к нему. Мы договариваемся о встрече заранее. Если приходит, то никогда не сидим в доме. У нас есть бейсмент (подвальное помещение). Там палас, телевизор, игровая приставка. Мы никогда не угощаем своих гостей. Если он хочет, может сам себе принести колы или пива, – рассказывал мне Натан. – А у вас хорошо. Я бы тоже хотел так жить, – заметно грустил он.

Когда в последний раз, уже перед самым отъездом, от нас уходил Мэтью, глаза этого здорового американского детины блестели настоящими слезами. Повлажнели и ресницы Натана. «Не хотим уезжать. Хотим оставаться. Спасибо за всё!» – говорили они. Может, улыбки у американцев и фальшивые, но слёзы тогда были настоящие.

На прощание принято дарить сувениры. Нашему американцу мы купили не водку, а бутылку настойки, похожей на водку, потому что на этикетке был скачущий казак в чёрных галифе, красном бешмете, с шашкой наголо, и банку чёрной икры. Икре обрадовался особенно. Он не знал вкуса этого деликатеса и был счастлив поделиться им с мамой и сестрой.

Себе на память о России он тоже кое-что купил. Семь сергиево-посадских или семёновских, сейчас уж не вспомню, деревянных красавиц второй раз (после кока-колы) отверзли челюсть нашей дочери. Да и мы с мужем, признаться, при советской власти таких красот не видывали. Большие, яркие, ручной росписи русские матрёшки эффектно смотрелись в американских руках. Оставалось лишь предположить, какой фурор они были призваны произвести у него дома.

Но не матрёшками едиными был горд наш Натан. Как-то с первыми холодами он вернулся домой из университета и вытянул из рюкзака не первой свежести треух.

– Russian hat! – торжественно произнёс он, постукав тыльной стороной ладони по тусклой цигейковой окружности.

Я торопливым жестом отвела ушанку от себя, из санитарных соображений поинтересовавшись, где именно он «это» приобрёл. Я не ошиблась – он купил её с рук у какого-то мужика. Хорошо, если не у бомжа, – шептала я ночью мужу, представляя, как в чемодане американца беснуется разная микроскопическая нечисть.

Его Мэтью оказался то ли осторожнее, то ли богаче, но свою ушанку он купил в магазине. Когда однажды он явился в ней к нам в гости, плотная серая шёрстка радостно лоснилась новизной на зимнем солнце.

Натан улетел домой к Рождеству, в середине декабря. Опасаясь перевеса в аэропорту, оставил у нас почти все привезённые вещи: от спортивного костюма до двух десятков пар носков и горы́ туалетных принадлежностей. На всём значилось Made in China. Уже тогда всё американское делалось в Китае. Со временем что-то из «трофеев» растащили наши друзья и родственники. Только кухонные полотенца, которыми он одарил нас по прибытии, да его синий махровый халат служили нам потом лет двадцать. Туалетная бумага – невозможно тонкая, тающая от вспотевших рук, совершенно не пригодная к применению по прямому назначению – своим количеством тоже долго напоминала нам о трёх с половиной месяцах прикосновения к Новому Свету, которым тогда было пронизано всё вокруг.