Йенс Андерсен - Астрид Линдгрен. Этот день и есть жизнь

«А я должна была вечером уехать домой. Но когда вернусь, все же побуду в Нэсе недельку. Уже три года не ездила летом в Нэс. Ведь можно? Бедная мама наверняка испугается до смерти. <���…> Не рискую посылать тебе воздушный поцелуй, а то заразишься дифтерией, вместо этого посылаю целую кучу приветов».

Дифтерии у Астрид не нашли, но боли в горле и в груди не проходили, причиной оказалась увеличенная щитовидка, и в декабре 1929 года ей удалили зоб. Пока Астрид восстанавливалась в Нэсе на рождественских каникулах, с Аллеи Надежды прилетело тревожное письмо. Тетю Стевенс положили в больницу из-за сердца, и Карлу пришлось спешно размещать Лассе и Эссе в другой приемной семье. Новость была неприятной. 28 декабря Астрид поехала в Копенгаген к Марие Стевенс, которую выписали, но предупредили, что ей пока не хватит ни здоровья, ни сил заниматься приемными детьми.

Лето 1929 г. Двухлетний Лассе играет в лошадку в огороде семьи Стевенс по другую сторону Фредерикссуннсвай, неподалеку от Аллеи Надежды. (Фотография: Частный архив / Saltkråkan)

Тетя Стевенс уже все узнала о новой приемной семье из Хусума и считала, что Лассе надо как можно скорее оттуда забрать и переправить в другое место, пока они не решат, что делать дальше. Сможет ли мальчик жить у мамы в Стокгольме или у ее родителей в Виммербю? Или останется у Марие Стевенс, когда та поправится? Вот такие варианты фру Стевенс описала в письме Астрид, которое закончила словами:

«Но, милая дорогая мамочка, если я вскоре умру, что вряд ли, заберите малыша домой, когда сможете за ним присматривать, не оставляйте его в Дании в одиночестве, иначе я подумаю, что прожила свою жизнь напрасно».

В феврале 1929 г. в письме Анне-Марие Фрис Астрид рассказывает о своих отношениях со Стуре: «Заведующий канцелярией, женат, 30 лет, обнаружил, какая я на самом деле обаятельная, взять хотя бы мои сумасбродства, которые – если вовремя не остановиться – могут закончиться серьезными осложнениями, возможно даже, стоить мне работы. Снова eine alte Geschichte [Зд.: старая как мир легенда (нем.)], которую, включив мозги, можно было предвидеть. Ах, хочу быть ангелочком, средь ангелов стоять!» (Фотография: Частный архив / Saltkråkan)

Фру Стевенс была в высшей степени жива, когда Астрид появилась у нее 28 декабря, и вместе они поехали в Хусум за Лассе. Трехлетний малыш при виде приемной матери счастливо улыбнулся. Астрид смотрела, как он теребит фру Стевенс, – ему поскорее хотелось домой, на Аллею Надежды. Проведя там всего пару часов, они отправились к сестре фру Стевенс, которая держала пансионат для пожилых одиноких людей на улице Х. С. Орстеда. Там маме и сыночку, конечно же, найдется место для ночлега.

Это была «худшая ночь в моей жизни», писала Астрид Линдгрен в 1976–1977 годах в автобиографических заметках для Маргареты Стрёмстедт. Сестра фру Стевенс совсем не обрадовалась матери с ребенком, но пустила их на ночлег, поскольку одна из престарелых обитательниц пансионата как раз уехала. Настроение было мрачным, Лассе инстинктивно понимал, что райской жизни на Аллее Надежды приходит конец.

«Когда мы туда приехали и Лассе понял, что его ожидания не сбылись и не сбудутся, он лег на живот поперек стула и беззвучно заплакал. Совсем беззвучно, словно понимал, что толку не будет, что взрослые все равно поступят с ним, как сочтут нужным! Этот плач не стихает во мне до сих пор и, должно быть, никогда не стихнет. Может, из-за этих слез я всегда так яростно принимаю сторону ребенка и выхожу из себя, когда индюки-бюрократы распоряжаются судьбами детей, думая, что ребенку легко приспособиться! Совсем не легко, хоть так и может казаться. Дети просто уступают силе».

Много лет спустя Астрид Линдгрен снова вспомнила о той тяжелой ночи – в письме Карлу Стевенсу от 22 февраля 1978 года. В большой, темной, чужой квартире на четвертом этаже в центре Копенгагена ей казалось, что жизнь Лассе достигла дна. А вместе с ней и ее жизнь. Кроватей не хватало, для мальчика сдвинули два кресла в гостиной уехавшей жилицы, и, увидев свое спальное место, он сказал по-датски: «Это не кровать, это же два стула!» Для матери постелили в спальне окнами на улицу.

«Я лежала без сна и в отчаянии размышляла, что мне делать с Лассе, и понимала, что забрать его в Стокгольм необходимо, хотя и некуда. Увидев меня наутро, Лассе изумленно произнес: „Ой, это же мама!“ Наверняка он был уверен, что я смоталась».