Витторио Страда - Западничество и славянофильство в обратной перспективе

В этой перспективе приобретает новое и адекватное значение русская культура, в частности литература и философия, достигшие расцвета в начале нашего столетия. В русской культуре, где по видимости доминирует противопоставление «западничества» и «славянофильства», момент единства между этими двумя тенденциями в действительности сильнее момента их противопоставления. Главное то, что у них одна основа, суть которой в опыте усваивания Модерности страной, позже других европейских стран вставшей на путь модернизации, однако страной не восточной, как, например, Япония, а европейской, хотя и со своей особой исторической судьбой, и христианской, хотя и христианство здесь тоже отличалось своеобразием. Даже в случае самых крайних славянофильских позиций, особенно позднего славянофильства, сменившего на рубеже ХIХ-ХХ вв. «классическое» первой половины XIX в., главное – их участие в общей проблематике современной европейской культуры, характер их критики Модерности, однородной западноевропейской самокритике. С другой стороны, русское западничество не повторяло механически интеллектуально-исторический опыт Западной Европы, а адаптировалось и трансформировалось применительно к специфическим условиям развития русской истории. Поэтому литература, т.е. та часть русской культуры, которой самым непосредственным образом предстояло быть воспринятой Западом, ощущалась западной культурой не как некая экзотика, а как нечто близкое и соприродное, хотя, разумеется, и не идентичное, одинаковое и в то же время отличное, оригинальное и знакомое, во всяком случае, сразу понятное. Это объясняется тем, что близкие контакты с русской культурой начались к концу XIX века, когда европейский Запад в лице наиболее передовых элементов своей культуры стал освобождаться от оптимистических мифов и признал внутренне присущие ей противоречия: при всей уверенности в собственных силах западная культура уже начинала предчувствовать свои ограничения.

В русской литературе в большей степени, чем в ее философии, европейский Запад открывал для себя метафизические и историософские вопросы, выраженные на его собственном языке с силой как бы первобытной, не ограниченной и не утонченной рациональными, а вернее, рационалистическими, присущими культуре Нового времени инструментами. В известном смысле русская культура возвращала Запад к домодерной стадии, но одновременно являлась критикой Модерности изнутри и окном в возможную реальность, представляющую собой «другое» самой Модерности. Сам русский опыт большевистской революции и коммунистического тоталитаризма – смесь «западной» идеологии и «русской» ментальности, разорвавший или, по крайней мере, деформировавший связь России с Западом, с одной стороны, и со своим прошлым, с другой, – был для Запада чем-то трагически грандиозным и грозным, открывавшим перспективу на нечто «другое», но опять-таки «свое», ибо «советские» идеи были столь же западными, сколь и русскими, и тоталитаризм, впервые осуществленный в СССР, реализовался и в самом сердце Европы в германском варианте.

Сегодня, когда пришел конец трагическим экспериментам марксистско-ленинской революции, происходит только кажущееся возобновление разделения на западников и славянофилов. На самом же деле посткоммунистическая Россия – уже часть Запада и Европы, и предстающая перед ней альтернатива западноевропейского типа: демократия или тоталитаризм. Разговоры о «третьем пути», принимающие главным образом формы неоевразийства, превращающего самоочевидное географическое понятие (биконтинентальность России) в мутную имперскую идеологию, являются выражением культурного отставания утопической окраски, свойственного, к счастью, весьма узким кругам интеллигенции, по своему умонастроению все еще «советской». Россия всегда будет европейской на собственный лад, но без наивной претензии «изобрести» демократию, которая существенным образом отличалась бы от единственно известной демократии, возникшей на европейском Западе и распространившейся отсюда по всему миру. Впрочем, очевидно, что либерально-представительная демократия, при принципиальном единстве ее правил, всегда осуществляется через многообразие конкретных форм в разных странах. Сама Европа в действительности представляет собой мозаику из многих Европ, поскольку внутренним свойством европейской цивилизации является единство в разнообразии. В этом «единстве» Россия может развивать все свое «различие», без неосуществимой претензии свести его к наименьшему общему знаменателю. И без нелепой претензии создать нечто абсолютно отличное, что противопоставило бы ее всему миру.