Вольдемар Холмский - Жестокая правда одного дня Ивана Денисовича, рассказанная самим Солженицыным

… Начался год новый, пятьдесят первый, и имел в нем Шухов право на два письма . Последнее отослал он в июле, а ответ на него получил в октябре… В Усть-Ижме, там иначе был порядок, пиши хоть каждый месяц …».

Вот еще :

«… вот приказ по баракам – перед надзирателем за пять шагов снимать шапку и два шага спустя надеть… Сколько за ту шапку в кондей (т.е.,– карцер) перетаскали, псы клятые…

… Вспомнил Шухов, что хотел обновить номерок на телогрейке… Номер нашему брату – один вред, по нему издали надзиратель тебя заметит, и конвой запишет, а не обновишь номера впору – тебе же и кондей…

…. Не считая сна, лагерник живет для себя только утром десять минут за завтраком, да за обедом пять, да пять за ужином…» .

Но и прием пищи тоже «не курорт»:

« Сидеть в столовой холодно, едят больше в шапках, … вылавливая разварки тленной мелкой рыбешки из-под листьев черной капусты и выплевывая косточки на стол…».

Или вот это :

«А заключенные, уже одетые во всю свою рвань, перепоясанные всеми веревочками, обмотавшись от подбородка до глаз тряпками от мороза , – лежат на нарах поверх одеял в валенках и, глаза закрыв, обмирают».

И в разговорах заключенных эти особые условия упоминаются:

«…Ты, Ваня, восемь сидел – в каких лагерях? – Кильдигс перечит. – Ты в бытовых сидел… Вы номеров не носили . А вот в каторжном восемь лет посиди ! Еще никто не просидел » .

Хотя в этом отрывке разговора, который приводит Солженицын, прямо не сказано, что Особлагерь, в котором находится Шухов, является каторжным, но по некоторым косвенным деталям и контексту понятно, что этот лагерь является каторжным. А условия каторжного лагеря более жестокие, чем условия бытового. И слова заключенного Кильдигса, что «еще никто не просидел»должны, видимо, означать, что заключенные умирают, не прожив этих восьми лет. И сам Солженицын пишет :

«… А конца срока в этом лагере ни у кого еще не было».

Ко всему этому – постоянные обыски заключенных: и при выводе на работы, и при возвращении в барак. Причем обыски производились на улице и в мороз.

В общем, жизнь заключенного в Особлагере, – по описанию Солженицына, – совсем «не сахар». Люди живут в холодном промерзшем бараке. Жестокость администрации лагеря не знает пределов: за малейшую, – даже ей самой придуманную, – провинность сразу отправляет заключенного в холодный карцер, после десяти суток нахождения в котором заключенный гарантированно заболевает туберкулезом. А если наказание в пятнадцать суток, то это – смерть. И двадцать минут времени «для себя» – во время приема пищи. И мало шансов на то, что кто-нибудь сможет до конца просидеть весь срок в таком лагере и выйти на свободу, – особые условия не позволят.

Такую вот мрачную картину рисует нам Солженицын. И сколько вздохов по этому поводу у тех, кто видит в Солженицыне борца с тираническим коммунистически-советско-сталинским режимом; кто ставит ему памятники и возлагает цветы к нему; кто рассказывает в школе детям о том, что Солженицын – это светоч свободы, гигант мысли, отец российской демократии, несгибаемый борец за свободу личности; человек, прошедший застенки сталинских лагерей и не сломавшийся»; и протчая, и протчая, и протчая.

А вот почему ихие взоры проходят мимо проходят других описаний особых условий этого Особлагеря, и которые сам же Солженицын и описал? Может быть, посмотрим на их? (Ничего, что я так пишу? Подражать литературному стилю лауреата Нобелевской премии по литературе – это же хорошо. Формируется настоящий русский язык – народный, а не испорченный советским образованием с его вниманием к стилям Пушкина, Лермонтова, Гоголя, Салтыкова-Щедрина, Тургенева, Достоевского, Толстого, Чехова. А то ужо ото их словесновых оборотов язык прям к зубам примерзывает). Итакши, начнемши.

Кроме приведенных слов Солженицына, описывающих особые условия Особлагеря, мы читаем еще и вот какие:

« Шухов никогда не просыпал подъема, всегда вставал по нему – до развода было часа полтора времени своего, не казенного, и кто знает лагерную жизнь, всегда может подработать: шить кому-нибудь из старой подкладки чехол на рукавички; богатому бригаднику подать сухие валенки прямо на койку , чтоб ему босиком не топтаться вкруг кучи, не выбирать ; или пробежать по каптеркам, где кому надо услужить, подмести или поднести что-нибудь; или идти в столовую собирать миски со столов и сносить их горками в посудомойку».