Петр Своик - Казахстан и Россия - быть ли им в новом союзе, или Фрагменты истории власти и оппозиции в Казахстане, нанизанные на собственную жизнь

Соцпартия тогда, как наследница Компартии, сохраняла еще кое-какое имущество, счета и даже сама платила пенсии всем бывшим партработникам. Но деньги быстро кончались, я премьеру Терещенко пару раз писал – решайте вопрос, а потом и к президенту обратился. Но ответов не было, и мы потихоньку все распродавали.

Подписывал я сначала разрешения секретарям обкомов продавать, в счет зарплат и пенсий, оставшиеся машины, потом по очереди продали и наши четыре «Волги». Оставили только Антонову – он, единственный, тянул на себе все остатки аппаратной и финансовой работы. А когда решили продать закрепленную за Ермуханом машину, у нас случилась первая серьезная размолвка. Он тогда остался не у дел после «самороспуска», а на следующих выборах его откровенно кинули. Я, помню, специально ездил – ругался с председателем областного избиркома – бесполезно. И все-таки тогда я остался в недоумении – чего обижаться, если ясно, кому машина для дела нужнее. Впрочем, не первый раз у нас путают свою шерсть с партийной.

Две байки от Антонова

Первая про Энгельса Габбасова, в то время сенатора и «соперника» президента на выборах 1999 года. А рассказ касается молодых лет, когда он дослужился до лектора обкома партии, и в таком статусе попал в число ночных дежурных. Работа простая: сидеть в приемной Первого и принимать экстренные звонки, если случаются. При этом разрешалось вздремнуть, на что в шкафчике имелась раскладушка.

Но Энгельс устроился комфортно: растелешился, а чтобы никто не застал врасплох он, не будь дураком, поставил раскладушку поперек входной двери.

А того не знал, что сталинской закалки партруководители день всегда с ночью путали. И вот Иксанов, как обычно, в шесть утра толкает дверь приемной, а там… сладко спит дежурный. Он, резкий и громогласный, через него тихо перешагивает, заходит в кабинет и начинает руководить областью. Наступают семь часов, Энгельс счастливый встает, убирает раскладушку, садится за стол в приемной – ждет хозяина. Тут звонок: это из ЦК такой-то, соедините меня с Мустахимом Биляловичем. – А его еще нет. – Как нет, я только что с ним разговаривал!

Энгельс, похолодевший, приоткрывает дверь, заглядывает… а там Иксанов пальчиком эдак ему – иди- ка сюда. Он, на полусогнутых, через весь длинный кабинет подходит. «Ты кто?» – «Я Габбасов Энгельс, ответственный дежурный…» и добавляет… «батес- турановна». А Батес Турановной звали секретаря обкома по идеологии, которая лекторской группой заведовала. Иксанов видит: человек не в себе, и он ему рукой опять – иди, мол. И тот, задом пятясь до двери, бесконечно повторяет: «извините, батестурановна… извините, батестурановна…»

Иксанов вызвал Антонова, сам ему эту историю рассказал, и добавил – чтоб духу того в обкоме не было…

Впрочем, некоторую карьеру наш герой все-таки сделал.

И вторая байка. Едем мы как-то с ним вниз, вдоль Урала и он говорит: «Петр Владимирович, вот ты технарь, давай я тебе сейчас одну штуку покажу, а ты догадайся, что это…»

Съезжаем от дороги к реке, в тугаи, там на обоих берегах Яика стоят мощные П-образные бетонные опоры, высотой метров по десять, и на них, без начала и без конца, лежит поперек реки эдакая труба, метра два в диаметре. И еще какой-то недостроенный бетонный каземат с нашей стороны, и более ничего – что это?

Я и так, и сяк – сдаюсь. А он мне, как подсказку: ты кушумскую систему знаешь? – Да, знаю, богатая штука!

А на Кушуме я действительно бывал, на время референдума всех министров отправили по областям – агитировать. Мне достался, само собой, Уральск, а Джакупов от греха отправил меня как раз на этот самый Кушум. Помню немножко смутно (и туда, и оттуда сильно хорошо встречали), но места все равно – шикарные. Раньше отходила от Урала маленькая речушка Кушум, так ее обводнили, превратили в цепь озер, в них рыба тучами, а вокруг – луга, сенокосы, табуны лошадей…

А надо вам сказать, что долина реки Урал, почти от города Уральска и до Атырау – это самое гиблое место на земле. Даром что могучая река течет, но через триста-пятьсот метров от поймы в обе стороны – не степь и не пустыня, что-то такое почти мертвое, с чахлой травкой кустиками.

Отвлекусь по этой же теме. Нас, директоров, как- то собрали в горкоме, велели взять шефство над районами, мне досталась Казталовка. Это километров двести с гаком вниз по Уралу и далеко вправо – более богом забытого места не видел. И люди там под стать убитой солнцем и солью земле – маленькие, черные, кривоногие. У женщин – сплошь анемия. И так во всем, хотя впечатление у меня всего лишь разовое, от одной поездки. Подъезжаем, например, к акимату, а там, где положено, стоит статуя… пингвина. Подъехали ближе – нет, все-таки, вождь мирового пролетариата, но росточком как раз в две трети человеческого, к тому же пальтишком сзади упертый в постамент – для устойчивости. Издалека, да глазами приезжего – натуральный пингвин.