Александр Балыбердин - Былинки. Истории из жизни священника

«Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я – медь звенящая или кимвал звучащий. Если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею любви, – то я ничто. И если я раздам все имение мое и отдам тело мое на сожжение, а любви не имею, нет мне в том никакой пользы» (1 Кор. 13, 1—3).

В фильме, сразу после этих слов, посланные великим князем убийцы нападают и ослепляют мастеров, приглашенных его братом в Звенигород, чтобы построить ещё более красивый храм.

Идёт 15 век. Монголы терзают русские земли. Горят города и села. Льется кровь. Князья предают друг друга и, прикрываясь Церковью, мучают свой народ, который, не в силах этого превозмочь, бежит от всех – монголов, князей и их веры. И посреди всей этой крови и грязи неожиданно звучит гимн любви.

Однако способны ли люди его услышать? Достойны ли они сострадания? Если все, к чему они прикасаются, портят и губят? Как это произошло с мечтами о свободе и братстве, гуманизме и просвещении, социализме и демократии, правах человека и другими прекрасными идеями, которые все, казалось бы, ныне безнадежно испорчены, и теперь, остаётся одно – признать эксперимент неудачным и закрыть лабораторию. Накрыть ее тем самым «медным тазом», о котором в своем послании писал апостол.

И все же не будем спешить. Ведь это послание было написано также человеком. Как были созданы людьми иконы Рублева и фильм Тарковского. Значит, человек все же не безнадёжен?

Думаю, что именно поиски ответа на этот вопрос, в итоге, привели меня в церковь. А началось все с фильма в кинотеатре «Мир», с которого я не ушел и досмотрел до конца.

Как все-таки важно вовремя услышать нужные слова!

– Дети свободны, а учителя я попрошу остаться! – звучат с последней парты слова, которые я уже давно приготовился услышать.

Восьмиклассники выходят из кабинета истории, а я остаюсь. Потому что я учитель. Не всегда, а лишь сегодня. Студент-практикант, которому довелось вести урок в своей же родной школе. С робкой надеждой на то, что из посторонних на него никто не придет.

Но эта надежда не сбылась. Да ещё как! Сегодня на мой урок пришла сама Елена Ивановна К., заведующая кафедрой, одна из легенд нашего пединститута, который в этом году я заканчиваю. И теперь, ещё не факт, что благополучно закончу. Поскольку тема мне попалась непростая – «Революции в Европе 1848—1849 годов. Возникновение марксизма», а там на каждом шагу ямы и ловушки.

Особенно, когда накануне ты всю ночь читал философский сборник «Вехи», авторы которого громят тот самый марксизм, а журнал «Огонек» публикует стать о жертвах сталинских репрессий, о которых прежде ты ничего не знал. Но я вроде бы справился – не сказал об этом ни слова. Хотя так хотелось!

Закрываю дверь за последним учеником и сажусь за соседнюю парту.

Елена Ивановна какое-то время молчит, деловито листая лежащую перед ней тетрадь, и затем, по-прежнему не поднимая глаз, совершенно спокойно, с интонацией хирурга, который в сотый готовится отрезать воспалившийся аппендикс, спрашивает:

– Скажите, Александр, за что Вы так не любите марксизм?

Я теряюсь, поскольку услышать подобное никак не ожидал.

– Простите, о чем Вы спросили?

– За что Вы не любите марксизм? – повторяет свой вопрос Елена Ивановна.

За пару секунд я мысленно прокручиваю в уме весь урок. Как она догадалась? Ведь я не сказал о Марксе ни одного плохого слова, а о Ленине и большевиках тем более. Казалось бы, обошел все ямы и ловушки. К тому же за окном «перестройка», разгар плюрализма, и любить марксизм уже никто не обязан. Хотя впереди нас, выпускников истфака, еще ждёт экзамен по марксизму-ленинизму, на котором тебя могут легко завалить. Было бы желание!

Смотрю на проверяющую и неожиданно для самого себя отвечаю ей вопросом на вопрос:

– А за что его любить? Вон сколько людей погибло!

Это я о репрессиях, которые унесли жизни миллионов людей. Как я на такое решился? Видимо, без сборника «Вехи» все же не обошлось. Ответил и сам своего же ответа испугался.

Но Елена Ивановна – старый большевик, которого так просто, голыми руками не возьмёшь. Не зря, помнится, поэт предлагал делать из таких людей гвозди – «не было б в мире крепче гвоздей». Поэтому, по-прежнему не отрываясь от тетради, она спрашивает:

– Но ведь они мешали строить социализм, не правда ли?

Что я на это ответил и, вообще, ответил ли – не помню. Поскольку услышанное и то, как спокойно, без тени сомнения это было сказано, потрясло меня до глубины души.