Алексан Аракелян - Грузия – это праздник

Дороги практически не было. Поэтому колонна двигалась очень медленно. В три часа ночи мы подъехали к грузинской таможне. Она представляла из себя небольшой обшарпанный зеленый вагончик. Он полулежал внизу холма около дороги. Вагон стоял криво, площадку под него не делали. Шлагбаум смотрелся так же, как вагончик – это была загнутая, с облезшей краской труба, на конце которой был прикреплен камень для противовеса. На армянской стороне не было ничего интересного, все было обыкновенно, часовой на мосту через реку Дебет, домик караула, милицейский пост, и потом неплохие дороги.

Мы привезли первые деньги, и нас спасатели пригласили в ресторан. Он был похож на Лидо в Париже, хотя краска на креслах за эти годы облезла, но это был ресторан, где столы поднимались лесенкой и ты видел большую сцену. Так отдыхали только в Тбилиси, и еще в Париже. На сцене играла музыка, а мы взяли с собой женщин. Они думали, что мы придем одни, но мы взяли женщин, они позвонили и к ним тоже приехали женщины. Миша поднялся на сцену и начал петь, а я с женщинами танцевал у сцены, и мы забыли о спасателях. О нас узнали, нас вызвали и предлагали возить керосин. Облака рассеивались, но у нас все равно было мало денег. Междугородная связь работала только на центральном телеграфе. Мы сидели на телеграфе, и Миша пошел получать жетоны. Я ждал его, когда ко мне подошел хорошо одетый молодой человек и сказал: «Дай мне лари». Я не понял, я подумал, что мы за что то не заплатили, но в это время подошел Миша и сказал: «Иди отсюда подальше!» Миша был пока моим гидом, который открывал Грузию, на мой взгляд с вопросом он ответил, что это нищий.

Нищий был одет лучше, чем я. Нищим в Грузии мог быть тот, который мог себе позволить просить, а не тот, которому нужен был кусок хлеба.

В Грузии одевались в то, что выходило у лучших кутюрье Парижа, в чем они ходили через две недели после показа мод. Через два месяца в этом ходил весь город, пока не наступало время следующего показа. Миша снимал люстру. Я спросил: «Миша, почему ты снимаешь люстру?»

– Ты понимаешь, вышла новая мода, а Эка учится в техникуме и неудобно ей так ходить, потому что там все одеты по моде.

Миша возил жену на работу и потом мы заходили к Эке. Эка жила рядом с работой жены и была любимой женщиной Миши уже год. Мать ее была еврейкой и она носила ее фамилию. Мать была примой грузинского балета. В день ее восьмидесятилетия, которое мы отмечали, она вспомнила, что когда в Москве были дни Грузии, а ей было всего восемнадцать, на фуршете в Кремле она танцевала с К. Ворошиловым, и попросила его – познакомьте меня со Сталиным. В танце Ворошилов подвел ее к Сталину, и она пригласила его на танец, но тот ответил: «Нэ танцую, генацвале». Таких персонажей можно было встретить только в Грузии.

Эка жила в Сабуртало – это был район, в котором жила интеллигенция. Когда мы туда пришли в первый раз, они грелись у керосинки, которую я видел у бабушки в детстве. Эка развелась с мужем. Он был офицером. От него у нее осталась дочь. У них еще был французский бульдог, которого приучили есть все, что они ели сами. В последнее время они ели мало и в основном овощи, и он стал вегетарианцем, хотя всегда мечтал о мясе, я это увидел в его взгляде. Я был сам стрелец и не мог без мяса, как и он. Сначала я с ним делился, но он был ненасытен. Он голодал четыре года, пока не появился я. Он подходил ко мне и клал лапы на колени, обливая своими гнусными соплями мои брюки. Мне надоели его сопли, и я обливал его водой, чтобы он ко мне не приставал, может, это было неправильно, но мне тоже было нужно мясо, и делится, как он хотел, я не мог. Я это делал украдкой, и как только он подходил ко мне, я поднимал стакан, а так как мы поднимали его часто, то никто не мог заподозрить меня в умысле. У Эки были две смежные комнаты и большая закрытая лоджия.

Бабушка вместе с дочкой спали в смежной комнате, они в зале, а я на лоджии. Все, на что можно было лечь в доме, напоминало о любовных страстях Миши и Эки. Вся мебель была сломана или была с ямами, которые идеально подходили к определенным частям тела Эки. Они оба были большие, Миша и Эка. Эке было за сорок, она носила очки. Они с таким исступлением занимались любовью, что я начал замечать, как у Дочки Эки стали быстро, прямо на глазах, расти груди, а через год они были уже громадны, а она только стала девушкой. Ей не исполнилось и пятнадцати. Она начала призывно смотреть на мальчиков и через год убежала с одним. Мы ее долго искали, но потом вернули. Она была хорошая девочка. Я думаю, в этом был виноват Миша, и любовь заниматься этим Эки. У Эки были очень добрые глаза, когда она снимала очки, но ей было за сорок, она устала так жить и это было видно по ней. А Миша, может быть, был последним. Она понимала это, и поэтому отдавалась так. Для того, чтобы мне выдержать стоны и крики, а главное, ритм, который они в процессе задавали, мне надо было много пить, и я пил. Правда, если они этим занимались и под утро, а я просыпался, то на каждый возглас «А!!!», которым, как гребцы, они поддерживали ритм, а через секунду еще, я давал свои команды «а-а», что сбивало их с ритма. Они ругались, но потом засыпали. Я плелся в туалет, наступая на лужи от бульдога, который, как мне казалось, нарочно их оставлял у моих дверей.