Николай Никулин - От братьев Люмьер до голливудских блокбастеров

Скажем, у именитого тайского режиссера с труднопроизносимой фамилией – Апичатпонга Верасетакуна – время в кино длится нарочито неторопливо. Так, что успеваешь обдумать сотню мыслей одновременно и однозначно утвердиться во мнении, что твоя жизнь иллюзорна. В его ленте «Дядюшка Бунми, который помнит свои прошлые жизни» (2010) показаны последние часы умирающего героя. Бунми окружают деревенские друзья и призраки, что, видимо, перед смертью в порядке вещей, а пропавший сын является в образе обезьяны, чтобы разделить с отцом трапезу – непринужденно так, по-свойски.

А ведь еще можно вспомнить филиппинского режиссера Лава Диаса, чьи гипнотические опусы бьют рекорды хронометража – 6 часов для него являются нормой. Вот уж действительно медитация. Выходишь из кинотеатра – а оказывается, уже полдня прошло.

Причем это может смущать лишь диких европейцев, вечно спешащих по своим делам. Ну, понятно, они и в кино ходят, чтобы газировку пить. А на экране-то жизнь как она есть. Например, у тайванца Цая Минляна в «Реке» (1997) молодой парень может мочиться три минуты экранного времени, и ничего – все остальное действие покорно останавливается: уже и неинтересно, почему его папа любит гей-сауны, а мама – порнодилера.

Китайский режиссер Вонг Кар Вай тем более не боится в своих картинах менять время, то растягивая его, то разрывая. А в ленте «2046» (2004) о путешествиях по воспоминаниям он вообще манипулирует и ритмом и темпом, как хочет. Действительно, лучше машины времени, нежели память, просто не найти.

ПРОСМОТР АЗИАТСКОГО ФИЛЬМА МОЖНО СРАВНИТЬ С МЕДИТАЦИЕЙ: ГОЛОВА ПОЛНОСТЬЮ ОТКЛЮЧАЕТСЯ, УЛАВЛИВАЕТСЯ ЛИШЬ НАСТРОЕНИЕ. ЗРИТЕЛЬ ДОЛЖЕН БЫТЬ ПОДОБЕН ФИЛОСОФУ ЧЖУАН-ЦЗЫ, КОТОРЫЙ, УВИДЕВ СОН, ЧТО ОН БЕЗЗАБОТНО ПОРХАЮЩАЯ БАБОЧКА, ЗАДАЛСЯ ВОПРОСОМ: «А МОЖЕТ БЫТЬ, Я – БАБОЧКА, КОТОРОЙ СНИТСЯ, ЧТО ОНА – ЧЖУАН-ЦЗЫ?»

Восток – дело тонкое. Он возвышается тысячелетней глыбой и, кажется, не желает прогибаться под изменчивый мир.

А посмотрите на Индию. Вы думали, мы про нее забыли? Вот Индия как раз-таки оказалась умнее всех, построив свой Болливуд. Не обращая ни на кого внимания, они продолжают петь и танцевать, поддерживая тем самым мировую гармонию. Богоугодное дело еще и на экране смотрится весьма зрелищно! А заодно карма очищается.

Пронзительному интеллектуалу не составит труда назвать несколько звездных имен из арсенала культурного наследия Скандинавии: это и Генрик Ибсен, и Кнут Гамсун, и Август Стриндберг, и Серен Кьеркегор. Каждый по-своему велик и каждый по-своему угрожает нестабильной психике фанатичных исследователей норманнского творчества. Не забудем: обвиненный в безумии Гамлет тоже из тех меланхолических мест! Именно ему принадлежат два совершенно противоположных определения человека: «краса вселенной» и «квинтэссенция праха». Не удивительно, что при такой амбивалентности восприятия герой никак не может разобраться с собой, с миром и, разумеется, с Богом. Диалог с Высшей Силой – это не прерогатива лишь проповедников или философов (хотя у вышеупомянутого Кьеркегора хорошо получалось). В кинематографе религиозное начало материальнее, нагляднее, ощутимее. И, пожалуй, заметнее всех приставил лестницу к небесам шведский режиссер Ингмар Бергман, родившийся 14 июля 1918 года в Уппсале.

Франсуа Трюффо писал: «Иногда я спрашиваю себя: действительно ли Ингмару Бергману жизнь представляется такой же безнадежной, какой он изображает ее в своих фильмах?»

Вопрос, конечно, риторический. И не нам на него отвечать. Но есть ли основания искать истоки художественного взгляда режиссера – назовем его «безнадежным» – в детстве? Жесткие правила, отлаженная система наказаний и вознаграждений, ограничения в повседневных удовольствиях. Кажется, что само по себе словосочетание «религиозное воспитание» звучит пугающе для светского уха. На самом деле не все так просто: и богоборчество не всегда продиктовано ненавистью – «нужно очень любить Бога, чтобы его отрицать», – и воспитание у Бергмана было не таким уж угловатым, даже если его за провинность и ставили в угол. Во всяком случае, в родительском доме театральные традиции были отнюдь не чужды. Мать Ингмара увлеченно ставила спектакли – в одном из таких он сыграл ответственную психологическую роль гриба лисички. Так что смелая театральная драматургия прививалась мальчику сызмальства.

Когда он познакомился с кинематографом? Откровенно говоря, это не столь важно, ибо знакомство не всегда приводит к любви – и тем более взаимной. По крайней мере, так считал сам Бергман, когда лениво вспоминал о своих первых впечатлениях: ну да, это было впечатляюще, интересно для шестилетнего зеваки, на экране была лошадь, еще там был пожар, а фильм назывался «Красавчик вороной». В общем, все.