Игорь Бунич - Второе пришествие в гневе

Мы не претендуем на то, что применение «кайтенов» при потоплении «Индианаполиса» является окончательно доказанным. Напротив, считаем, что убедительных доказательств, способных прояснить все аспекты этой запутанной истории, добыть невозможно.

Однако, очевидно, что собственный отчет Хасимото о применении обычных торпед противоречив, а в отношении некоторых конкретных аспектов и неточен. Конечно, всем хорошо известно, насколько труднопреодолимым является языковый барьер. Даже самые опытные переводчики не застрахованы от ошибок. Но если ошибки перевода могут стать причиной мелких расхождений японского и английского текстов, то ими никак нельзя объяснить те поразительные противоречия, которые имеют место в независимых друг от друга западных публикациях, основанных исключительно на различных устных и письменных заявлениях Хасимото. В заключение скажем прямо, что эта история не поддается окончательному анализу из-за отсутствия неопровержимых доказательств. И уж никак нельзя считать доказательствами выдержки из книг, предназначенных для широкого читателя.

Однако, ни один исследователь этой историй не должен так легко игнорировать те обстоятельства, при которых в декабре 1945 года пленный вражеский офицер излагал свою версию трагедии «Индианаполиса» перед судьями военного трибунала.

Д-р Карл Бойд. (Отдел военных исследований кафедры истории университета г. Норфолк, штат Вирджиния.)

Английский журналист Уилфред Барчетт, скончавшийся в сентябре 1983 года, был первым иностранным корреспондентом, посетившем Хиросиму после атомной бомбардировки. О своих впечатлениях он рассказал в книге «Тени Хиросимы», отрывки из которой были опубликованы в Лондонской газете «Трибюн» уже после смерти автора.

«Я находился на Окинаве, когда боевые действия против Японии близились к завершению. Именно на Окинаве, стоя в очереди за завтраком в армейской столовой, я услышал по радио обрывки последних известий. Взволнованным голосом диктор говорил, что некоторое время назад на Хиросиму сброшена новая сверхмощная бомба.

Среди грохота жестяных подносов и тарелок, болтовни о вчерашнем фильме и где-то подстреленном японском шпионе невозможно было расслышать подробности. Когда повар бросил мне на поднос завтрак, я спросил, о чем, собственно, была передача.

— Да о какой-то новой мощной бомбе, которую мы только что сбросили на этих японцев, — ответил он.

Так ничего и не поняв, я стал проталкиваться сквозь толпу. В тот же вечер я узнал, что на Хиросиму была сброшена атомная бомба, и решил побывать там.

Я отправился в Японию на борту американского военного транспорта „Миллет“. В Токио я пришел в официальное информационное агентство Японии „Домей“ (ныне — „Киодо Цусин“). Чиновник из сектора международных отношений принял меня с профессиональной вежливостью. Я объявил о своем желании поскорее попасть в Хиросиму и написать, что там произошло. Он с удивлением посмотрел на меня: „Но в Хиросиму никто не ездит. Там все умирают“.

Я стал настойчиво объяснять, что если это так, то мне тем более необходимое попасть туда. Тогда, посоветовавшись со своими коллегами, чиновник повернулся к нам и сказал:

„Ежедневно в 6 часов утра из Токио уходит поезд, который останавливается в Хиросиме. Правда, никто не знает когда“.

В конце концов он согласился купить мне билет, а я пообещал ему отвезти немного продуктов корреспонденту „Домей“ в Хиросиме Накамуре.

Я поинтересовался, возможно ли будет через Накамуру связаться с их токийским представительством, на что чиновник ответил:

„Странное дело: у него есть аппарат Морзе, с помощью которого он передает нам сообщения. В Хиросиме нет радиоприемников, туда не доставляются газеты и, тем не менее, он знает, что его сообщения доходят до нас, поэтому продолжает собирать материал. Если хотите, мы попросим Накамуру помочь вам. И, пожалуйста, скажите ему, как высоко мы ценим его работу“.

Ровно в шесть утра несколько сотрудников „Домей“ затолкали меня в переполненный вагон и заверили, правда, до вольно неуверенно, что все будет в порядке.

Из разговорника я выяснил, что „Коно экива нанти и меска“ в переводе означает „Как называется эта станция?“ Через семь или восемь часов после того, как мы проехали Киото, я начал задавать этот вопрос. Я готов был выпрыгнуть из вагона, как только кто-нибудь ответит: „Коно экива Хиросима эки десу“ („Эта станция — Хиросима“).