Михаил Эпштейн - От совка к бобку - Политика на грани гротеска

Наблюдая религиозное возрождение атеистического общества, спросим себя, не идет ли на смену прямодушному безбожию лукавая набожность, которой уже и незачем тратить силы на борьбу с верой, ибо гораздо легче и выгоднее подменять ее собою. Неверие будет выглядеть в точности как вера, потому что оно станет размахивать кадилом, класть глубокие поклоны, осенять себя крестом. И как страшный, но блаженный исторический сон будет вспоминаться советский атеизм 1920-1930-х годов, который еще яростно восставал на веру и тем самым помогал ей оставаться тем, чем она и призвана быть.

1992

Обычно под «каиновым грехом» понимается братоубийство. Случайно ли, что первый убийца убил именно брата? Это напоминание о том, что убивая кого бы то ни было, мы убиваем своего брата, поскольку все мы дети единого отца. Но история Каина напоминает нам и о том, что первое убийство было совершено из самых высоких, религиозных побуждений. Именно религиозное рвение может обернуться самым страшным грехом. Это убийство не из жадности, не в борьбе за власть или женщину, т. е. по самым простым и «низким» мотивам. Каина мучит неутоленная духовная жажда, он ищет благословения свыше. Он возревновал брата к Отцу небесному, который принял жертвы от Авеля, но не принял от Каина. Искушение святостью, святобесие — вот источник каинова греха. Кто святее перед лицом Господа? Кто из братьев вернее служит Отцу?

Адам и Ева ослушались Бога, это первое зло, а второе зло, происходящее от их сына Каина, — это насилие над Божьей волей. Святобесие — желание больше, чем другие, угодить Богу, вера в то, что моя вера истиннее других, что я лучше служу Богу и за это заслуживаю наград от Него. Это не просто гордыня, а гордыня веры, ее надмевание над чужой верой: самое страшное зло после грехопадения Адама и Евы. Как взаимосвязаны грех первородный и «первоубийственный»? Срывание запретного плода познания добра и зла приводит затем к насилию во имя добра. Вера, которая гордится своим превосходством над другими верами и ревнует к ним Бога, — вот каинов грех.

Каин — прародитель многих персонажей и в Библии, и за ее пределом. Каин — это прото-Иов, который вопиет к Господу: я был праведен, я принес тебе жертву, почему же ты не воздал мне по заслугам, почему не снизошел к моей жертве? Иов зовет Господа на суд, а Каин вершит самосуд над братом, т. е. берет на себя роль Бога.

Впоследствии эта коллизия воспроизводится в пушкинской трагедии «Моцарт и Сальери». Почему сальерианские жертвы труду и музыке не востребованы Богом, алтарь не курится, огонь не нисходит на него? Остается возопить: «Нет правды на земле, но правды нет и выше». Это — Каинов вопль. Сальери отравил Моцарта, «брата» своего по музе, по музыке, повинуясь той же логике: на его дар не призрел Господь. «О небо!/ Где ж правота, когда священный дар, /Когда бессмертный гений — не в награду/ Любви горящей, самоотверженья, Трудов, усердия, молений послан — А озаряет голову безумца, /Гуляки праздного?..»

Каин был первым, кто насилием решил «поправить» Бога. Адам и Ева соблазнились надеждой на всецелое знание: «вы будете, как боги, знающие добро и зло». Они хотели сравняться с Богом во всезнании, бессмертии и всемогуществе. Каинов грех происходит от адамова, как и сам Каин от Адама: если мы как боги, значит, приобретаем право и на чужую жизнь. Я святее, я правее перед лицом Господа.

Отсюда и теократия, «боговластие» — взять на себя роль Бога, управлять от его имени, определять участь других (вокруг первочеловека Адама-Евы еще не было «других»), Каинизм — это начало теократии, которая берется вершить судьбы человечества, полагая, что Господь сам не справляется. Каин, как Иов, возмущен несправедливостью Бога; как Сальери, ревнует о дарах Божьих; и, наконец, как Великий Инквизитор, берет дело Бога в свои руки. Ты не принес нам счастья, ты не пожелал проявить всемогущества, мы сделаем это за тебя. Это говорится Христу, но еще раньше Каин в сердце своем говорит это Богу. Дьявол святее Бога, Инквизитор святее Христа. Ревнование о своей святости, самосвятие, самоверие, превознесение своей веры над другими…

Церковь учит верующих смирению. Но должна ли эта добродетель распространяться на саму церковь? Должны ли церкви смиренно признавать свое несовершенство не только перед Богом, но и перед другими церквями? Не разбежится ли от них паства, если, например, одна церковь признает свое недос-тоинство перед другой, той, которая не услужала покорно мирским властям?