Стивен Поттс - Второе нашествие марксиан - Беллетристика братьев Стругацких

Если бы кто-нибудь спросил среднего англоязычного любителя фантастики, кто из писателей-фантастов является самым читаемым в мире, в ответ он получил бы, вероятно, имена Айзека Азимова или Рэя Брэдбери, или же, возможно, Артура Ч. Кларка или Роберта А. Хайнлайна. Маловероятно, что большинство читателей упомянут польского фантаста Станислава Лема или русских братьев, Аркадия и Бориса Стругацких. Хотя эти представители восточно-европейской фантастики переводились и публиковались почти так же широко, как Азимов и Брэдбери, и они возглавляют списки читательских предпочтений в бывшем советском блоке. В последнее десятилетие Лем привлек внимание западных ученых; его работы появлялись даже в таких периодических изданиях, как «Нью-Йоркер», которые принадлежат к «основному потоку» литературы, его произведения сравнивались, из-за смешения в них реализма и фантастики, с творениями Франца Кафки, Владимира Набокова и Хорхе Луиса Борхеса.

Аркадий и Борис Стругацкие еще не примкнули к международному «основному потоку» литературы, может быть, потому, что их работы очевиднее укоренены в традициях научно-фантастического жанра, а может быть, потому, что, в отличие от Лема, они часто закапываются в политические и диалектические проблемы. Эта диалектика имеет отчетливый оттенок марксизма, особенно в их ранних произведениях. Но, несмотря на то, что она — доминирующий элемент их прозы (и особенно интересный в плане их философской эволюции), она не является единственным элементом их творчества. Стругацкие сочетают политические вопросы с художественными, демонстрируя читателям разнообразие стилей, тем и жанров — от космических приключений до сюрреалистической сатиры и космической мистерии.

Наилучшим образом понять основы творчества Стругацких можно через краткий обзор истории научной фантастики в Советском Союзе.

Как и в Западной Европе, первые проблески научной фантастики в России восходят к фантастическим путешествиям, утопическим идеям и политической сатире, а зачастую — к комбинациям этих трех типов. Большей частью они склонялись к поддержке уже существующего строя — царской автократии. У «Утопии» Томаса Мора, не публиковавшейся в России вплоть до Французской революции, существовал — уже в XVI веке — двойник — «Сказание о Магмет-салтане» Ивана Пересветова, восточная сказка, поддерживавшая стремление Ивана Грозного к централизованному государству. В XVIII веке, когда Россия «вспряла ото сна» под руководством Петра I, некоторые русские писатели превозносили просвещенный абсолютизм; это движение нашло свою кульминацию в незаконченном произведении Михаила Щербатова «Путешествие в землю Офирскую г-на С…, шведского дворянина». Эпоха революций в конце века принесла с собой более либеральные, демократические взгляды на будущее, такие, как в «Путешествии из Петербурга в Москву» Александра Радищева, каковые взгляды и побудили Екатерину Великую крайне не поощрять целый жанр.

Политическая фантастика вернулась в Россию не ранее 1820-х годов, причем — возвратил ее «казенный» пропагандист Фаддей Булгарин. В его работе 1825 года «Невероятные небылицы, или Путешествие к средоточию Земли» показаны три подземных страны, первая из которых — Невежество — населена погруженными во мрак невежества крестьянами, вторая — Свинство — управляется псевдоинтеллектуалами среднего класса (в социальном смысле), а третья — Просвещенность — представляет собой аристократическую утопию. За этой работой последовали его же «Правдоподобные небылицы, или Странствования по свету в двадцать девятом веке», которые помещали утопическое государство не в экзотической местности, а в будущем, что было ново для XIX века. Князь Владимир Одоевский, прогрессивный, хотя и антибуржуазный, аристократ в 1840-е годы вознес жанр на высоту современных требований незаконченным романом «4338 год». Хотя он принимает за данность продолжение царистского абсолютизма и чиноначалия, он предсказывает радикальный прогресс в науке и технологии. Среди его прогнозов — воздушные и космические полеты, использование электричества для освещения и связи, пластиковая одежда и искусственный обогрев Арктики.

На фоне прогрессивных устремлений девятнадцатого века было неизбежно, что растущая вера в технический прогресс сопровождалась, даже в политически отсталой России, стремлением к социальным реформам.