Макс Фрай - Все о мире Ехо и немного больше. Чашка Фрая [litres]

Как так получилось, что латиноамериканская литература полна чуда, скорее, дружественного к человеку, полна, если угодно, присутствия Бога, а североамериканская – породила жанр мистического хоррора, комната пуста, а за дверью с надписью «Смерть» тебя ждет чудовище-мучитель? Да и вообще за любой дверью в другую реальность.

В европейской литературе чудо – это всегда «взлом повседневности», мир чуда вмешивается в человеческую жизнь, последствия могут быть различны, но это именно вмешательство.

В латиноамериканской литературе у чуда нет твердой позиции «вне», им настолько все пронизано, что чудесное часто воспринимается заурядным, а заурядное – чудесным.

Откуда же это взялось? Откуда взялись две важнейшие составляющие магического реализма: постоянное сопоставление Нового Света со Старым Светом (и вообще другого мира с миром исхода, если брать шире) и сам концепт чуда, восприятие действительности как чудесной?

Из дневниковых записок конкистадоров.

На завоевание Америки испанцами принято смотреть как на чисто коммерческое, рассудочное предприятие. Но их записи часто показывают другую сторону – мечту о чуде и поход за этой мечтой. Что только не всплывало в целях этих завоевателей: и источник вечной молодости, и царство амазонок, и эльдорадо. Помимо надежды на обогащение в этих записках – постоянная потребность в чуде. И масса записей в духе «здесь все иначе, больше, шире, ярче», «нигде доселе невиданное». О, дивный новый мир. Все исключительно, несравнимо, все взламывает повседневность. Все – чудо. Филолог Андрей Кофман называет эти записи «источником поэтики сверхнормативности».

А это, конечно же, непременная черта магического реализма.

Интересно вот что: конкистадоры, плывшие на обратную сторону света, получили полное благословление испанской церкви. У них не было чувства отверженности, их Бог был Богом их народа и пребывал с ними во всех их деяниях.

Североамериканские колонисты оказались полной противоположностью. Колонизации Северной Америки предшествовали любопытные события прежде всего в Англии.

Как раз накануне великого исхода в ней трижды – трижды! – меняется вероисповедание, причем всего за несколько десятков лет. Сначала Генрих VIII переводит страну из католицизма в англиканство – и разносит католиков. Потом Мария Кровавая, его дочь, возвращает католицизм и разносит англикан. После чего Елизавета I возвращает англиканство. Все это время на почве европейской волны протестанства возникают самые разные почкования. У Марка Твена в «Принце и нищем» Эдуард, сын Генриха, видит, как сжигают на костре двух баптисток, – это неправда, Твен – известный любитель передергивать, баптистов не жгли. А вот меннонитов – очень даже, потому что члены этой секты отвергали призыв на государственную военную службу.

Так или иначе, в Америку потекли люди, от которых отказалась и церковь, и социум. Внешний мир – враждебен, твой Господь – только твой, и только ты знаешь, как правильно с ним взаимодействовать и не дай кто тебе хоть на шаг отступить от этих правил, будешь в лапах дьявола. А дьявол – вездесущ, да еще и многолик.

Вот и получилось, что в Северной Америке расцвел жанр мистического хоррора, а в Латинской – мистического реализма.

А вот что делает литературу магического реализма идеальным романом – разумеется, с нашей субъективной точки зрения, – мы сейчас попробуем сформулировать. Потому что прежде всего идеальный роман – это книга, которую хочется читать и писать самому, раз уж мы определились с жанром.

Я: У нас последней книжкой «Идеальный роман». И скажи мне как писатель писателю – что для тебя идеальный роман. Потому что вся эта книга – о текстах, магии и усилии. И, как я понимаю, эти составляющие прежде всего. Верно?

М.Ф.: Ты имеешь в виду настоящий идеальный роман, а не ту конкретную пародию?

Конечно.

Тогда для меня идеальный роман – это заклинание.

Или нет, скорее, мистерия.

«Алые паруса», помнится, подзаголовок имеют: феерия.

Мистерия, обряд. Куда читатель входит на правах деятельного участника. Это для него устроили, это у него инициация. Которую он или пройдет, или нет.

Мне интересна трансформация, которая неизбежно происходит с автором в ходе работы, а с читателем – только в случае удачного совпадения романа с читательской конфигурацией. Но если уж совпадает, тогда держите меня семеро. В смысле, его читателя. И сейчас скажу важную штуку: от всякого читателя, прошедшего роман как мистерию, роман набирает силу. Ну, как магические обряды набирают силу от удачных повторений. Тот же механизм.