Вячеслав Рыбаков - Резьба по Идеалу

Сентябрь 2013

Относительно недавно, в конце января две тыщи четырнадцатого года, мне посчастливилось впервые в жизни посетить славный город Париж. Я принял участие в «Днях русской книги и русскоязычных литератур» и присутствовал на вручении ежегодной премии «Русофония»; её присуждают то ли в шести, то ли в семи номинациях за лучший перевод на французский язык русскоязычных художественных произведений, настолько привлёкших внимание французских интеллектуалов, что кто-либо захотел их перевести и издать.

Мне довелось поучаствовать в трёх круглых столах (один — о своеобразии питерской литературы, другой — о блокаде Ленинграда и третий — памяти Бориса Стругацкого, где пришлось говорить в основном о знаменитом питерском семинаре молодых фантастов, но и о современной российской фантастике тоже), а также провести один личный творческий вечер. На все эти мероприятия вход был свободный, и слушать мог в мэрию 5-го округа зайти всяк интересующийся. Не скажу, что залы набивались битком, но люди были, причём люди очень симпатичные: много молодёжи, слушали внимательно, задавали вменяемые вопросы, никто не уходил и не демонстрировал уровень типа «водка-матрёшка-балалайка». Приветливые и находящиеся вполне, что называется, в материале ведущие. Аккуратные переводчики, отзывчивая публика… Плюс радушие, плюс искренняя забота о приехавших писателях со стороны принимающей стороны. Плюс трепет, охвативший меня внутри Нотр-Дам — не столько религиозный, сколько перед мощью великой, поистине великой культуры. Честно скажу: всё это заставило меня всерьёз засомневаться — а не слишком ли я туп, относясь без надлежащего восторга (помните «Трудно быть богом»? «Пять розог за невосторженный образ мыслей!») к отношению современной западной цивилизации к нам? А из-за этого — без надлежащего восторга и к ней самой? Не напоминаю ли я кулика, который кроме своего болота ни черта не видел, а потому его и хвалит?

Но некоторые эпизоды случившейся на следующий день процедуры вручения премий вновь вернули мне моё обычное умонастроение. В этих эпизодах фигурировали уже не искренне заинтересованные рядовые граждане города Парижа, но профессионалы, занимающиеся Русью, как оплачиваемым делом.

Все слышали, наверное, как между собой беседуют на наших улицах некоторые гастарбайтеры? Калды-балды-обтвоюмат. Калды-балды биляд. Калды-балды нах. Из русской культуры ими усвоено лишь действительно необходимое.

Французские речи по меньшей мере трёх переводчиков русскоязычной литературы живо мне напомнили незамысловатые беседы честных заезжих работяг. Парле-парле-Соловки. Парле-парле-Лубянка. Парле-парле-ГУЛАГ. Французского я практически не знаю, но то, с чем из русской культуры познакомили французскую общественность эти специалисты по русской словесности, было понятно и без перевода.

Ну, ладно. В конце концов, это ещё не криминал; перекос, но не криминал. У нас в конце перестройки тоже публиковали и читали исключительно про Соловки и ГУЛАГ; просто во Франции перестройка, видимо, отчего-то затянулась.

Но далее случился совсем уж гротескный эпизод.

Одну из премий получил перевод книги Дины Рафаиловны Хапаевой. Очаровательная, яркая Хапаева в своей речи вновь подняла излюбленную ею тему: современная Россия больна историческим беспамятством, она помнит только то, чем хочет гордиться, и старательно не помнит того, за что должна каяться. Эта избирательная амнезия доказывает несостоятельность современной России. Зачитали и показательный отрывок — и по-французски, и по-русски.

«Российское общество поражено тяжким недугом: расстройством памяти, частичной амнезией, сделавшей нашу память прихотливо избирательной. Можно ли сказать, что наши соотечественники не знают своей истории? Что они недостаточно информированы, чтобы посмотреть в глаза своему прошлому? Что общество ещё не созрело для того, чтобы задуматься о своей истории, и переживает такой же период антиисторизма, как Германия в 1950-е годы? Всё это, безусловно, ложные вопросы. История ГУЛАГа ни для кого не секрет и секретом никогда не была: как она могла быть секретом в стране, в которой для того, чтобы каждый третий был репрессирован, каждый пятый должен был быть „вертухаем“ — в широком смысле этого слова? …Вот отчего с каждым днём растёт число желающих представить позорный режим достойным политическим ориентиром, а историю России — чередой славных побед великой державы, которой потомки могут только гордиться. …Ибо миф о войне — это заградительный миф. Он возник как миф — заградитель ГУЛАГа… „Плавильный котёл“ мифа о войне был призван объединить разорванное террором общество против общего врага и превратить сокрытие преступления в подлинную основу „новой общности людей — советского народа“. …Главная функция мифа о войне, которую он продолжает успешно выполнять и по сей день, — вселять в души наших соотечественников непоколебимую уверенность в том, что ГУЛАГ — всего лишь незначительный эпизод, иногда досадно торчащий из-за могучей спины „воина-освободителя“…».