Вячеслав Рыбаков - Резьба по Идеалу

Цзюньцзы — тоже не благоприобретаемая пожизненная характеристика, но тяжкое и сладостное усилие длиною в жизнь.

Конфуцианская теория и сформированная ею этическая картина мира, в которой цзюньцзы занимали одно из центральных мест, встретили реально складывавшуюся бюрократию как родную. В них заранее были предусмотрены все основные чиновничьи «хорошо» и «плохо». Культура была готова к возникновению и развитию нового явления, более того — она его ждала.

Совершенный муж, идеальный управленец, сам по себе стал едва ли не основным элементом китайской утопии правления, утопии превращения мира сущего в мир должный. Мало того — он оказался наиболее проработанным, наиболее живым, наиболее манящим её элементом. Это-то и позволяло китайским мыслителям описывать сам должный мир столь сжато и обобщённо. Достаточно было наметить основной вектор преобразования: обихоженные, сытые старики, доверяющие друг другу деятельные мужчины во цвете лет, вдовы и бобыли, имеющие убежище и пристанище, здоровые дети, и всё при том выполняют присущие именно их положению обязанности и пользуются подобающими льготами (скажем, вполне реальными в средневековом Китае налоговыми льготами несовершеннолетних, вдов, стариков). А сами организационные и технические тонкости решались бы под руководством воспринимающего волю Неба правителя идеальными управленцами в рабочем порядке. На то эти управленцы и идеальны.

Вспомним теперь, что главный социальный идеал был отнесён конфуцианством в прошлое. Значит, идеальное прошлое должно было играть роль образца для созидания идеального будущего.

Но поскольку прошлое уже когда-то было, оно, хотя бы в принципе, должно поддаваться более или менее полному восстановлению. Значит, для реставрации идеала не нужно произвола, не нужно ничего выдумывать и насильно вдавливать в мир искусственную отсебятину. Не нужно ничего ломать, выкорчёвывать, сжигать. Достаточно отмыть и очистить от наносов то, что существует.

Конфуцианская утопия не заменяет реального мира, но мыслится не более чем его рафинированием.

Идеальный мир ниоткуда не прилетает на огненных крыльях, но вырастает из реального под воздействием повседневной управленческой деятельности идеальных управленцев.

Но ведь и сами эти управленцы возникают из обыкновенных людей обыкновенного мира под воздействием преданности семейным ценностям, учёбы, воспитания, гордости собой, самосовершенствования и преодоления себя в результате правильно сориентированных образованием и этикой личных духовных усилий.

Утопические управленцы вырастают из реальных людей.

В процессе их государственного служения из сущего мира вырастает мир должный, мир желанный.

Получается, на пути к идеальному обществу нет непреодолимых границ.

Принципиальным отличием конфуцианской утопии от европейской было то, что она, по крайней мере в теории, могла быть реализована на базе старого — то есть обыденного реального — мира с помощью созидательной управленческой деятельности идеальных управленцев. А те, в свою очередь, тоже могли в более или менее достаточном для заполнения управленческого аппарата количестве возникать в старом, ещё не преобразованном мире исключительно благодаря индивидуальному усвоению соответствующей идеологии и реализации её требований в повседневной жизни, в обыденных отношениях с окружающими.

Пропасть одолевалась в один прыжок.

Полагаю, не в последнюю очередь поразительная преемственность китайской культуры и государственности обусловлена тем, что на протяжении двух тысяч лет после каждой судороги китайская элита раз за разом отстраивала свою утопию — и ничто иное. В меру сил и разумения пыталась вернуть воспетую Конфуцием как социальный идеал благословенную спокойную древность. И не потому, что эта элита была консервативна, близорука, враждебна прогрессу и так далее. Эти понятия просто не имеют в данной ситуации смысла, они — из чужой жизни.

Уцелевшие в хаосе краха каждой очередной отцветшей династии и последовавшего за ним тотального разброда управленцы и их родственники, ведомые никуда не девшимися, впитанными вековой традицией мотивами человеколюбивой реставрации идеальной древности и благородной самореализации на стезе государственного служения, едва лишь различали среди бьющихся друг с другом военных лидеров того, кто мог бы, согласно их критериям, претендовать на роль наконец-то вновь появившегося Сына Неба, сплачивались вокруг него и вновь принимались за свою прерванную кризисом нескончаемую работу. И для них не существовало более гуманного и прогрессивного образа идеального мира, чем тот, что был сформулирован конфуцианством много веков назад. Они снова строили ту же самую утопию. И что самое главное — при всех различиях, зависевших от конкретики той или иной эпохи, строили её, во-первых, с удовольствием, с чувством, что называется, глубокого удовлетворения, а во-вторых — успешно.