Михаил Катков - Ответ на книгу Шедо-Ферроти

Г. Герценом пользовались многие. Известный документ Мерославского, который попался в руки варшавской полиции и появился потом в газетах, очень хорошо свидетельствует о том, как нужно было плодить герценистов в интересе, например, польского дела. Плодить их было выгодно в интересе всякого дела, имеющего целью раздробить русское государство и отнять его у русского народа.

Писания г. Герцена расходились в страшном множестве по всей России, и имя его было у всех на языке; но невозможно было подумать о том, чтобы произнести его имя в печати. Для молодых, и даже не для молодых умов, с этим именем соединялось обаяние какой-то таинственной силы, а между тем люди не менее, чем г. Шедо-Феротти понимавшие весь сумбур учений, которые проповедывал этот мыслитель, отдавали ему в негласных сферах, где он властвовал, такой же почет, какой отдан ему этим остроумным писателем в печатном письме к нему; хотя письмо это и долженствовало иметь характер полемический. Г. Шедо-Ферроти, как у нас выражаются, стоит на почве действительности: где ему надобно, там он беспощадно издевается над нашими безбородыми преобразователями и поклонниками идей г. Герцена. Нет никакого сомнения, что такой здравомыслящий и цивилизованный человек, как, например, г. Шедо-Ферроти, никак не счел бы возможным говорить почтительно о заслугах г. Герцена посреди общества, которое он уважает; невозможно представить себе, например, чтобы он позволил себе сказать финляндской или лифляндской публике, если бы г. Герцен представлял какой-нибудь интерес для этих публик, что его издания заслуживают сочувствия, что они исполнены патриотизма. Мы вполне уверены, что участь, которой грозит польский патриот Мерославский нашим герценистам в будущем польском государстве, если бы они вздумали показаться в нем, грозила бы им и в других местах, где не требуется действовать орудиями разрушения. То же самое, что и Мерославский, думали про себя разные другие деятели, имеющие надобность поддерживать в русском обществе, особенно в молодежи, кредит идей, составляющих вероучение нигилизма, и возвышать обаяние имен, служащих для них символом. Г. Шедо-Ферроти предварил нас своим объяснением с г. Герценом. Читая его известное письмо, изданное по-французски и по-русски, мы подивились той ловкости, с которой оно написано. Божество должно было остаться божеством для поклонников; нужно было только ущипнуть его, чтобы оно не забывалось и не считало себя чем-либо само собой существующим и своей силой действующим. Г. Герцен, в то время как писал к нему красноречивое послание г. Шедо-Ферроти, действительно вообразил себя самостоятельным и могущественным деятелем и начал вступать в разные практические сделки и оказывать терпимость к некоторым предрассудкам цивилизации. Но этого не требовалось, и г. Герцену дан был урок, долженствовавший возвратить его к первоначальной чистоте его идей, к тому периоду его деятельности, когда он бескорыстно занимался великой задачей пересоздания мозгов человеческих, — имел других корреспондентов. Полезное действие г. Герцена должно было состоять в развитии чистого нигилизма, отравой которого он действовал на молодые умы, делая их ни к чему негодными и отнимая их у русского народа; он был хорош, когда без всяких дальнейших целей способствовал только к подрыву в русском обществе тех основ, на которых держится и развивается цивилизация. Послание г. Шедо-Ферроти к г. Герцену, изданное в Брюсселе, было выпущено в России. Брошюрка, озаглавленная именем, не изглаголенным в русской печати, появилась в окнах магазинов, и это имя в крупных буквах запестрело в газетных объявлениях. Всякий мог законным образом приобрести эту брошюрку, напечатанную по-французски и по-русски, и всякий мог законным образом читать в ней о том, какое важное значение имеет этот мыслитель и патриот, пребывающий в изгнании, и какие великие заслуги оказал он оттуда России, хотя он впоследствии и испортился, перейдя в другие руки, — переменив своих корреспондентов, как тонко выразился г. Шедо-Ферроти. Эти изысканно-почтительные объяснения с г. Герценом на французском и русском диалектах, в то время когда русская печать не смела произнести его имя, производили странное впечатление. Г. Шедо-Ферроти, кажется, думает, что в 1862 году было разрешено писать о г. Герцене в России. Это не совсем точно. В России пропущена была его брошюрка из-за границы, но по внутренней цензуре не было сделано никакого распоряжения о том, чтобы пропускать что-либо относящееся к этому предмету. Тем не менее, когда эта брошюрка появилась в русских книжных лавках, мы сочли и себе вправе заговорить. После некоторых колебаний цензор наш (вскоре затем получивший другое назначение) пропустил статью, которая хотя и произвела некоторое действие, но вовсе не то, какое приписывает ей г. Шедо-Ферроти. Мы отнюдь не обращались к молодежи, отнюдь не действовали на ее воображение. Как в этом случае, так и постоянно мы обращались только к здравому смыслу и разумению людей зрелых. Фальшивое обаяние, соединявшееся с именем издателя Колокола, было разрушено, потому что с ним заговорили не как с полубогом и даже не как с важной особой, но как с простым смертным, без всякой пощады для его поддельного авторитета. Вот все это было сделано; но, повторяем, мы не рассчитывали пленить этим воображения учащегося юношества. Имя г. Герцена действительно утратило то странное, почти мистическое значение, которое было сообщено ему обстоятельствами; но настроение молодых умов мало от того улучшалось. Мы были засыпаны пасквилями с бранью и угрозами, и против нас озлобились не одни наивные поклонники г. Герцена, а еще более те, кто понимал нелепость его идей, но пользовался ими для решения своих целей. Против нас началась тогда глухая агитация, которую мы не скоро могли выразуметь; принимались разные меры, чтобы нас компрометировать, затруднить, запугать, привести в уныние; распускались слухи, что мы подкуплены, и как бы в подтверждение этих клевет г. Герцен в своем Колоколе возвестил об одобрении, которое статья наша о нем заслужила в высших сферах, что, по расчетам интриганов, должно было непременно уронить нас во мнении общества и особенно молодежи. В русских журналах начали появляться против нас ожесточенные выходки. В печать проскользали даже такие статейки, в которых изъявлялось негодование на невежливый тон, с которым мы позволили себе говорить о г. Герцене.