Мария Воронова - Итак, история… (О писательском ремесле)

Он поблагодарит вас, что вы потрудились четко и ясно сформулировать его собственные мысли по данному вопросу.

Не считайте читателя недоумком, которому нужно разжевывать прописные истины.

Вообще никогда не считайте читателя глупее себя.

Теперь о стиле.

Главное, что нужно о нем знать – хороший стиль не спасает плохую историю.

Очень-очень плохой стиль может загубить хорошую, но самый лучший не вытянет плохую. Даже наоборот. Завороженный прекрасным языком читатель будет в ярости, если в конце окажется пустышка.

Это видно даже на примере коротеньких постов в блогах и соцсетях. Есть такие, которые написаны просто превосходно – живо, остроумно, музыкально. Язык выше всяких похвал. И общее впечатление «ниачем». Серо, скучно. А автор просто поленился придумать историю. Я говорю именно поленился, потому что большой словарный запас и умение им пользоваться есть признак высокого интеллекта. А когда человек с высоким интеллектом сядет и подумает как следует, то все у него получится.

Если вы хотите писать хорошо, то надо много читать хороших книг, а лучше слушать. Я, приступая к каждому новому тексту, слушаю «Мертвые души» или «Господа Головлевы».

У каждого автора свой, присущий ему язык, и тут, наверное, учить – только портить.

Все же позволю себе дать несколько советов, и первый из них будет афоризмом, почерпнутым на просторах интернета:

«Сокращай речь до смысла!»

Вот как бы и все. Выражайте свою мысль максимально ясно.

Действуйте по принципу Коко Шанель. Как известно, она рекомендовала продумать свой образ, одеться, а перед выходом посмотреть в зеркало и снять какую-нибудь одну вещь.

Убирайте из предложения слово, из абзаца – предложение, из главы – абзац, из текста – главу, и тогда ваш текст станет по-настоящему элегантным.

Не гоняйтесь за метафорами. Они сами приходят к трудолюбивым авторам, которые не стесняются описать голубые глаза как голубые глаза, а не как осколки весеннего неба.

Хорошая метафора развернет перед читателем красочную картину, но метафора натужная, тяжеловесная, брошенная не к месту, порвет тонкую ткань нашего повествования и обнажит перед читателем скелет истории. Магия ослабнет, или развеется совсем.

Избегайте многословия, особенно когда хотите выразить важную идею. Желание это понятно. Умная и тонкая мысль вместилась всего в одно предложение, и так страшно, что она затеряется в остальном тексте, останется незамеченной. На всякий случай следует ее повторить. А потом еще. А потом еще раз, несколько перифразировав. И то еще сомневаемся – а читатели точно поняли? Может, еще разок?

Нет, делать этого не нужно.

Но если в тексте разжевывание и акцентирование еще как-то усваивается, то в диалогах я совершенно не переношу такой вещи, которую про себя называю «закадровый смех». Это когда герой изрекает какой-нибудь фантастически мудрый афоризм или гомерически смешную остроту, а собеседник тут же реагирует примерно таким образом: «боже, как умно! это надо записать и высечь в мраморе!» или: «я сейчас лопну со смеху». Удаляйте эти ремарки. Читатель прекрасно сам догадается, где умно, а где смешно.

Вслед за Стивеном Кингом повторю: «наречие вам не друг». В русском языке множество глаголов. Вместо «быстро побежал» – «помчался». «Медленно сказал» – «протянул».

Запас велик, но избегайте излишне выразительных глаголов еще больше, чем наречий.

Если герой сказал, то он сказал, а не продекламировал и даже не произнес.

Жизнь наша, в общем, складывается из того, что мы где-то были и что-то сказали.

Или спросили, но не вопросили. И тарелку на стол мы скорее поставили, а не водрузили.

Вот взятый наугад отрывок из «Мертвых душ»:

«– Скажите! и много выморила? – воскликнул Чичиков с участием.

– Да, снесли многих.

– А позвольте узнать: сколько числом?

– Душ восемьдесят.

– Нет?

– Не стану лгать, батюшка.

– Позвольте еще спросить: ведь эти души, я полагаю, вы считаете со дня подачи последней ревизии?

– Это бы еще слава Богу, – сказал Плюшкин, – да лих-то, что с того времени до ста двадцати наберется.

– Вправду? Целых сто двадцать? – воскликнул Чичиков и даже разинул несколько рот от изумления.

– Стар я, батюшка, чтобы лгать: седьмой десяток живу! – сказал Плюшкин. Он, казалось, обиделся таким почти радостным восклицанием. Чичиков заметил, что в самом деле неприлично подобнее безучастие к чужому горю, и потому вздохнул тут же и сказал, что соболезнует.