Филип Пулман - Голоса деймонов

Вышеупомянутый «институциональный расизм» — это, по всей вероятности, пример того же самого психологического процесса, но пример отрицательный (с этической точки зрения): молодые офицеры видят и слышат, что старшие по званию позволяют себе расистские выражения и шутки или смотрят сквозь пальцы на подобные шутки со стороны молодых. Тем самым создается общее убеждение , что «мы» — то есть наше отделение, наша столовая, люди в форме и так далее, — одним словом, мы смотрим на вещи так-то и так-то. И это убеждение резонирует и укрепляется.

А поскольку этот процесс во многом происходит бессознательно и никогда не облекается в откровенно «расистские» заявления, но ограничивается крошечными поведенческими сигналами (например, если кто-нибудь принимается возражать против «общего убеждения», остальные закатывают глаза, или, допустим, все начинают отпускать бесцеремонные шутки в присутствии чернокожего офицера), то отрицать его очень легко. Не трудно даже искренне поверить в то, что ничего подобного не происходит.

Полагаю, этих примеров психологического резонанса и усиления вполне достаточно, чтобы объяснить, каким образом люди становятся «одержимы злом». Дьявол для этого не нужен. «Силы зла» не нужны.

Схожим образом, лично мне вовсе не требуется понятие сверхъестественной силы, чтобы объяснить случаи, когда люди совершают исключительно добрые поступки. Человек способен и на самые отвратительные злодеяния, и на непостижимое самопожертвование. И в особенности меня возмущает циничная точка зрения, сторонники которой заявляют, будто человек по природе эгоистичен, зол и неспособен на доброту и щедрость, если те не сулят ему какой-то личной выгоды. Эту точку зрения, по идее, должны разделять все христиане, верящие в первородный грех. Без посторонней помощи человек не может сделать ничего хорошего, и если кто-то поступает порядочно и по-доброму, единственное объяснение этому — Божья благодать, которой он удостоился. Иными словами, мы сами виноваты в своих недостатках, но не имеем права ставить себе в заслугу свои достоинства. С моей точки зрения это ошибка: в действительности мы несем ответственность и за то, и за другое.

На деле многие современные христиане, похоже, не верят в первородный грех. Многие и многие из них прониклись идеями нью-эйдж и развили в себе толерантность к самым разнообразным формам поведения (особенно в сексуальной сфере), которых ни за что бы не потерпели их суровые христианские предки.

Так или иначе, само слово «зло» исподволь подразумевает некую внешнюю, объективную силу. Вы его овеществляете, превращаете в некий объект, наделенный именем, тогда как на самом деле это не объект, а просто качество, присущее тем или иным поступкам или, в отдельных случаях, людям, и, по-видимому, подразумевающее известную преднамеренность. Разрушение Всемирного торгового центра было злодеянием, но если бы столько же людей погибло при землетрясении, мы бы не назвали это злодейством.

Кроме того, мы можем мимоходом или умозрительно рассуждать о «зле», которым проникнута современная жизнь, — например, заявлять, что мобильные телефоны — это «зло», и так далее. Но в действительности мы имеем в виду не зло, а недостаток или досадную помеху. Это просто фигура речи — так сказать, художественное преувеличение.

Я стою сейчас перед вами потому, что написал трилогию «Темные начала» и организаторы решили, что я могу изложить вам позицию, с которой написаны эти книги, и высказаться в ее защиту или убедить вас в ее достоинствах.

Но все не так просто. Когда кто-то читает книгу, в процессе участвуют не только читатель и писатель: есть и другие люди, реальные или воображаемые.

Во-первых, есть актуальный читатель — человек, который купил книгу или взял ее в библиотеке, принес домой, сел, открыл эту книгу и принялся водить глазами по строчкам.

Во-вторых, есть фигура, которую в теории литературы называют имплицитным, предполагаемым читателем, — человек, которому предположительно адресован текст. К реальному читателю текст обращаться не может, потому что никто не знает заранее, кто окажется этим реальным читателем. Но возьмем очевидные примеры: имплицитный читатель журнала комиксов «Беано» — маленький ребенок, а имплицитный читатель сложного философского трактата — какой-нибудь высокообразованный человек, питающий профессиональный интерес к теме этого сочинения. Теоретически, философу-академику тоже никто не мешает читать «Беано», но «Беано» на это не рассчитан.