Марина Москвина - Учись слушать. Серфинг на радиоволне

Два бледных криптозоолога в белых халатах ведут меня холодным лабиринтом подвала, оправдываясь наперебой, дескать, прилагали отчаянные усилия, чтобы сохранить целакантыча, да куда там! Смотрите, какой ржавый ящик.

И тут же старенький скульптор в сатиновом халате сидит на табуретке и то ли из гипса, то ли из папье-маше с натуры лепит кистеперую рыбу, которая вскоре станет экспонатом музея. Ее и сейчас можно там увидеть. Я стояла над этим загубленным существом – настолько могучим и прекрасным, что даже в таком плачевном виде оно было великолепно. Огромный целакант, овеянный славой и легендами: колючий лучистый плавник на спине, словно гребень дракона, застывшее тело, неоново-синее, с белыми пятнами, разбросанными в беспорядке по чешуе, и – чуть ли не кисти рук, сложенные на груди.

…Я быстро шла, не оглядываясь, мимо Никитских ворот, по Тверскому бульвару к дому в Большом Гнездниковском переулке, на крыше которого провела детство. Туда я всегда прихожу, когда становится не по себе.

И гневная песнь рвалась из моего сердца – о том, что сегодня посреди Москвы в ржавом ящике железном распалась на пять изначальных элементов бытия чудом сохранившаяся с древнейших времен, возможно, последняя латимерия на планете:

«Я объявляю день памяти и скорби по нашему предку – целаканту, вынырнувшему в нижнем девонском периоде из океана и зашагавшему по земной тверди ради жизни на Земле!

Мы, люди – прямые потомки кистеперой рыбы, – не только благополучно развеяли по ветру ее таинственную способность слышать Зов Несбыточного, а услышав, поставить на карту ВСЕ, чтобы на собственной шкуре испытать то самое чудо преображения. Мы и хозяйственности никакой не нажили за эти миллионы миллиардов лет.

Хотя б успели сделать настоящий экспонат для музея! Исследовали бы ДНК, изучили бы клетку на молекулярном уровне. Скелет бы сохранили, черти! Показывали бы школьникам в экскурсии. НИ-ЧЕ-ГО!».

Так я плакала и пела, сидя на лавке на Тверском бульваре у стен отчего дома, и эту песнь, опять-таки безо всяких ограничений, напечатали в «Московской правде» – органе городского комитета Коммунистической партии.

Тут же из горкома партии главному редактору газеты пришла грозная депеша. На «ковер» вызвали заведующего отделом науки, школ и вузов, где я нештатно сотрудничала, теперь уже тщетно надеясь на зачисление в штат. Смысл письма был такой: публикация М. Москвиной вводит в заблуждение наш народ, распространяя заведомо ложные сведения, что советский человек произошел от какой-то там кистеперой рыбы, тем более африканской! В то время как МЫ произошли от обезьяны. От НАШЕЙ обезьяны!

И подпись высокопоставленного по тем временам партийного руководителя.

Наученная горьким опытом, я принялась за свою программу на радио с предельной осторожностью. Отныне – Правда, Правда, ничего кроме Правды. Как говорил мой славный друг Даур Зантария, есть такие писатели, которые пишут только о том, что видели своими глазами. Если он написал: «Из трубы вылетела ведьма на метле», – значит действительно это видел, иначе бы не написал.

Вот так я и решила действовать.

Достоевский говорил: когда пишешь роман, следует запастись хотя бы одним очень сильным жизненным переживанием. То же можно сказать о радиопередаче.

По-моему, радиопередача – сочетание сильного переживания и досконального знания, о чем, собственно, ты собираешься поведать миру. Нужно погрузиться в предмет до такой непереносимой степени, чтобы не мочь ни думать, ни говорить ни о чем другом. Пока ты в себе самом не услышишь гудок, я бы даже сказала, сирену: если не сейчас, то все! Тогда ты приходишь в студию и садишься к микрофону.

Это в идеале. И особенно поначалу.

Но даже съев собаку в этом деле, не стоит перед микрофоном чувствовать себя как дома – позевывающим, в пижаме и тапочках. Ты должен быть на взводе. У птицы перед взлетом повышается температура – и у нас должен быть такой энергетический накал. Его надо передать слушателю. Как говорил мой учитель поэт Яков Аким, когда пишешь стихи для детей – необходимо обрести какое-то особое состояние подтянутости, даже побриться не мешает. Вот так и тут.

Мы ощущаем напряженную сосредоточенность и в то же время удивительную свободу. Но это ощущение основано не на пустой самоуверенности («Гори оно огнем! Что-нибудь наболтаю…»), а на устремленности в эфир, как в открытый космос, откуда ты можешь не вернуться.