Марина Москвина - Учись слушать. Серфинг на радиоволне

Тут очень важно, что ни Максвелл, ни Герц никакого радио не изобретали. Когда журналисты спросили Герца, имеет ли его аппарат будущее, он ответил: “Я ничего не изобретал. Я сделал эксперимент для подтверждения теории Максвелла. Теперь все знают, что Максвелл был прав. Никакого практического применения у этих волн никогда не будет”. А между тем дело было сделано: все увидели, что птицы летают.

Но радиотелеграф на искорке Герца сделать было нельзя. Нельзя посадить к приемнику мальчишку, который бы кричал: “Искорка, опять искорка!” Нужно было что-то, что теперь называется “детектор”. Пришла волна – бряк, загорелась лампочка или карандаш опустился на телеграфную ленту. И детектор был изобретен, и у него, как ни смешно, был только один автор – Эдуард Бранли (француз). Все. Птицы залетали стаями.

Бранли показал детектор (он его называл “когерер”) на заседании Физического общества, где присутствовали “лекторы по распространению” (и Оливер Лодж, кстати).

Очень скоро везде стали демонстрировать популярные опыты по генерированию и детектированию “волн Герца”. Тут-то и пришло время Попова, Маркони и еще сотен остальных энтузиастов, которые подключали “когерер” к телеграфному аппарату, строили передатчики, антенны и т. д. Именно поэтому приемник Попова ничем не отличается от приемника Маркони. Они видели одних и тех же птиц, парящих в небе.

Фото Владислава Ефимова

Из пяти элементов бытия – земли, огня, воды, воздуха и мистической акаши [2] – мне ближе всего эфир.

Эфир открывает бездну возможностей. Я хотела бы танцевать по радио. Петь, смеяться, молчать. Мне хочется по радио поцеловать мир.

У меня был друг: он как выпьет, придет, устроится на диване и что-то рассказывает часами – по-доброму, с любовью. Но он не давал себе труда артикулировать. А я сидела и ВСЕ ЭТО слушала блаженно.

Была б моя воля, я сделала бы такую программу – блаженство в чистом виде. Но ее вряд ли пропустили бы. Поэтому два моих верных соратника, талантливейший журналист и редактор Жанна Переляева, а также Феллини эфира – режиссер Виктор Трухан, отважно прокладывали дорогу между нашим кайфом и настороженностью начальства Всесоюзного радио.

По этому поводу мы сочинили маленькую дорожную песенку:

Передачу мы назвали просто и скромно: «В компании Марины Москвиной».

Хотя Люся не разрешила мне так называть программу.

– Имей совесть, – сказала она. – Есть звезды и более первой величины, чем ты.

Тогда я предложила ряд иных названий: «Фонендоскоп», «Выпуклость», «Мастодонт», «Слуховое окно», «Сногсшибательное рядом»… Кто-то предложил назвать передачу «Можно!».

«Мастодонт» был отвергнут без малейших колебаний, мол, в этом случае заслуженные деятели науки и культуры вряд ли согласятся участвовать в нашей затее.

«Фонендоскоп» с «Выпуклостью» тоже почему-то не подошли. Название «Можно!» не рассматривалось как очевидная иллюзия. Сверху нам было спущено «У самовара», с чем, в свою очередь, никак не соглашалась моя душа. И мы опять затоптались около «В компании…».

Этого не одобрял и мой гуру, поэт Яков Аким. «От подобного названия, – произнес он задумчиво, – веет чем-то вечным…»

Однако я уже знала: ни от чего не веет вечным. Как в старой доброй английской пословице: «Увидим», – сказал слепой; «Услышим», – сказал глухой, «До всего доживем!» – сказал покойник на столе.

На фото Владислава Ефимова мы видим окно.

В приоткрытой форточке радиотранслятор – словно окно в мир. Получается – как бы два окна. Первое – в мир видимый, а второе – в мир слышимый.

Удивительная вещь: на крыше противоположного дома купол телескопа.

А это уже третье окно – в космос.

В памяти всплыли мои скандальные дебюты. Первая в жизни публикация в «Вечерней Москве». Я еще училась в школе, там у нас был клуб интернациональной дружбы с Индией – имени Рабиндраната Тагора, и как раз мы лихорадочно ожидали прибытия сановитых индийских гостей. От этого многое зависело – поездка в Индию активистов клуба и прочее.