Юрий Поляков - Желание быть русским

Зачем я увлек читателя в такой дальний и, вроде бы, необязательный исторический экскурс? А затем, чтобы показать: каждый раз кризис российской государственности был связан с охлаждением русских к тому сакральному завету, о котором мы уже не раз говорили в этих заметках. Я полностью согласен с замечательным ученым, автором уникальной монографии «Кровь и почва русской истории» Валерием Соловьем: Он пишет: «Сочетание сотрудничества и взаимозависимости русского народа и имперского государства с капитальным конфликтом между ними составили стержень русской истории, ее главное диалектическое противоречие… Русский плебс и имперская элита… оказались двумя разными народами не только в метафорическом, но во многих отношениях и в прямом смысле… В своей глубинной основе революционная динамика начала ХХ века была национально-освободительной борьбой русского народа… (и завершилась гибелью Империи. – Ю. П.)…В виде новой трагедии, а не фарса, – продолжает В. Соловей, – история повторилась на исходе ХХ века… Русские больше не могли держать на своих плечах державную ношу, политика коммунистической власти, носившая антирусский характер (сначала – открыто, потом – завуалированно), бесповоротно подорвала русскую мощь. Освобождение от такого государства интуитивно ощущалось русскими единственной возможностью национального спасения…»

Жестко, зато честно, хотя о «бесповоротности» очень хочется поспорить…

Несколько лет назад в российском эфире зазвучали мантры о формировании новой общности «российский народ», и я, знаете ли, ощутил тревожное дежавю. Когда провозгласили торжество новой исторической общности «советский народ», я, как помнит читатель, служил в армии. В нашей 9-й батарее самоходных гаубиц «Акация» 45-го Гвардейского Померанского артполка, стоявшего в городке Дальгов близ Западного Берлина, было 70 бойцов 16 национальностей. «Советским народом» мы были только в строю или на занятиях в ленинской комнате. В остальное время каждый оставался сыном своего народа. Заряжающий из башни ефрейтор Шерали Суфиев, таджик, призванный из памирского аула, где военком почему-то не тревожил его до 27 лет, жаловался, что две его жены ссорятся и жалуются друг на друга в письмах. «Западенец» ефрейтор Сметанка ругал «москалей» за наряды вне очереди, которые ему от души навешивал прапорщик Хузин – татарин из Казани. Кстати, немногочисленных западных украинцев так и звали за глаза – «бандеровцами». Штабной шофер казах Абаев на вопрос, почему он такой маленький (одного сантиметра не хватил, чтобы откосить от армии), объяснял так: его отец и мать родились во время страшного голода, который устроили им русские. Я ему сочувствовал, хотя много позже узнал, что Казахской ССР в ту пору руководили совсем не русские. Но что делать, такова ответственность имперского народа.

Чеченец Муса Мазаев в военном билете носил портрет бородача в папахе.

– Кто это? – спросил во время досмотра личных вещей наш взводный лейтенант Мамай.

– Прадедушка… – свысока процедил Муса.

Прадедушка подозрительно смахивал на имама Шамиля, а при внимательном взгляде им и оказался.

В тени ветвистого советского пантеона тихо, но неискоренимо прозябали и казались тогда сорняками кумиры местной племенной истории. В момент «Ч» они, словно политые чудесным суперфосфатом, очнулись, вымахали, раскинулись и заглушили все то, чем нас учили в СССР гордиться. Но, заметьте, осмеянию и осуждению подверглись почему-то в основном русские герои, подвижники и страстотерпцы. Павлик Морозов гнусно сдал папу чекистам, Василий Чапаев дрался с Фурмановым из-за Анки, Зоя Космодемьянская сожгла, будучи пироманкой, под зиму избы колхозников, Александр Матросов спьяну упал на амбразуру, маршал Жуков лил солдатскую кровь цистернами без всякой жалости, нарком Молотов был «железной задницей» и т. д…

А вот глумлений над «нацменскими» знаменитостями и героями я не припомню. Ругали за свирепость Емельку Пугачева, но Салавата Юлаева ни-ни. Не трогали Марата Казея, Автандила Кантарию, бакинских комиссаров, маршала Баграмяна, наркома Микояна, даже Лазаря Кагановича, который прямо-таки просился под розги мстительного сарказма, не задевали. Ну, играет 90-летний дедок в домино возле своего дома на Фрунзенской набережной – и пусть себе играет. В России подвиг 28 панфиловцев пытались и пытаются оспорить или перепроверить. А в Казахстане, где формировалась знаменитая дивизия, защитившая столицу, героизм бойцов, в значительной степени казахов, никто никогда не подвергал сомнению. Почему? Давайте разбираться.