Константин Кеворкян - Фронда [Блеск и ничтожество советской интеллигенции]

Послереволюционные годы жестокого бичевания интеллигенции очень скоро обернутся серьёзными проблемами для самого существования социалистического государства в том виде, в каком его наспех слепила правящая коммунистическая элита двадцатых годов. Ключевыми вопросами борьбы за власть между советскими якобинцами и советскими термидорианцами стали: с кем пойдет народившаяся красная интеллигенция и кому будет сочувствовать старая?

Нужно понимать, что 1920-е годы стали временем рождения советской государственной элиты – чудной помеси интеллигентных партийцев с дореволюционным стажем, военачальников и чекистов родом из Гражданской войны, отчасти выдвиженцев-рабочих, классовое происхождение которых символизировало народовластие, огромного количества прихлебателей, которые сопровождают становление любой власти, да провинциальных инородцев, о которых мы еще поговорим особо.

Народ к новой власти относился двойственно. Высшая власть зачастую мифологизировалась и традиционно наделялась идеальными качествами, тогда как бюрократия на местах воспринималась как ответственная за все проблемы в жизни простых людей. Происходило сие не из-за особой любви к советским вождям (из них только «всесоюзный староста» М. Калинин виделся как безоговорочно «свой»), а, скорее, ввиду восприятия партийной верхушки как последней инстанции, выше которой жаловаться на несправедливость и притеснения уже некому.

Устойчивость феномена неодинакового восприятия центральной и местной власти воплотилась в идиоме – «Высшая Власть». Именно так, с заглавной буквы, к ее представителям часто обращались в письмах рядовые граждане (32). Доверие к Высшей Власти, идущее со времени поклонения царю-батюшке, ни в коей мере не могло перекрыть то, что каждый день видели рабочие и крестьяне на низовом уровне. Рядовых жителей советской провинции возмущала открытая паразитарность новой бюрократии. И паразитарность эта была далеко не безобидной.

Как правило, она переплеталась с вопиющей профессиональной некомпетентностью и, что еще хуже, шла рука об руку с беззаконием и произволом в отношении местного населения. Что же это мне напоминает?

Уже в начале НЭПа местная партийная номенклатура получила судебные привилегии: партийные органы могли взять своего соратника под защиту, доводя до губернского прокурора собственное мнение о невиновности подследственного. Например, в середине 1920-х годов видный деятель ВКП(б), жестокий гонитель Православной церкви, впоследствии репрессированный Е. Ярославский (М. Губельман) публично возмущался: «Не понимаю, чем суд занимается! Жестоко карает коммунистов-растратчиков. Ну что такое, если коммунист и растратил три тысячи рублей? Ведь если принять во внимание, что он был на красных фронтах, жертвовал своей жизнью, то ведь это ерунда!» (33). Не отсюда ли знаменитая тирада пытающегося оправдаться Шарикова из «Собачьего сердца»: «Я на колчаковских фронтах раненый!». Практика двойных стандартов укоренялась в жизни государства и применялась вполне официально. Что лишь поощряло мздоимство и помогало избранным выжить в те нелегкие времена.

А время действительно было для основной массы городского народа, напомню, голодноватое – безработица, беспризорники, преступность. Творческая (в частности, литературная) интеллигенция жалась к власти; по сути, других источников доходов, если не считать кучки частных журналов и издательств, которые хирели день ото дня, не имелось. Благоволение государства и его соглядатаев стало для многих вопросом профессионального выживания. Возьмем, для примера, Осипа Брика, этакого чекиста-литературоведа, мужа легендарной Лили Брик, многолетней возлюбленной В. Маяковского.

Осип с первых месяцев новой власти сообразил, что избранным литературным течениям будет выдан государственный патент на революционную истину, а под издание – бюджет. В партийных кругах у него были мощные покровители, особенно среди эстетствующих чекистов. В доме у Брика собирались литераторы и сотрудники Брика по службе, вплоть до Я. Агранова [29] С 1923 заместитель начальника, в 1929–1931 начальник Секретного отдела ОГПУ СССР. «Курировал» творческую интеллигенцию. . В кружке Бриков зондировали общественное мнение и заполняли первые досье. О. Мандельштам и А. Ахматова уже в 1922 году получили у них презрительное и получившее широкое распространение прозвище «внутренние эмигранты», что сыграло большую роль в их дальнейшей судьбе. Кроме того, чету Бриков объединяли удивительные отношения с миром нэпманского капитала. Например, когда в 1923 году некий А. Краснощеков организовал в Москве «Промбанк» и сам возглавил его, его любовницей стала… Лиля Юрьевна Брик. Когда Краснощекова арестовали, она (в 1924 году) вместе с О. Бриком и В. Маяковским даже переехала в Сокольники, чтобы быть поближе к тюрьме «Матросская тишина», где находился возлюбленный (241).