Константин Кеворкян - Фронда [Блеск и ничтожество советской интеллигенции]

Главную роль в оппозиции режиму стало играть поколение, взращенное в общем тренде антисталинской пропаганды 1950-х – начала 1960-х годов, активная прослойка интеллектуалов, условно названная «шестидесятниками». Причем, большинство из них верило в конструктивную роль «хрущевской оттепели» вполне искренне. Популярный российский политолог и философ А. Панарин писал в 2003 году: «Мы все слишком долго заблуждались в отношении истинной подоплеки этого разоблачения. Мы поверили в то, что присутствуем при благонамеренной попытке исправления “деформаций социализма”. Нам льстило приобщение к неким тайнам власти, ранее тщательно скрываемым от непосвященных, – мы поверили в то, что после известных “разоблачений” и сами в известной мере стали “посвященными”» (25).

Довольно пестрая толпа фрондирующих интеллигентов подробно описана в конце шестидесятых годов в классическом исследовании В. Кормера «Двойное сознание интеллигенции и псевдокультура», где автор пытался проанализировать современное ему состояние умов отечественной интеллигенции. Кормер анализирует пути, предлагаемые «шестидесятниками», и выделяет из них основные направления движения, именуя их «соблазнами»:

1. Соблазн «музыки революции». Существует в своем первозданном виде. Помимо того, что интеллигенция романтизирует прошлое, героику Гражданской войны, походов, она по-прежнему неравнодушна к словам «крушение», «распад», «скоро начнется» и т. д. – для нее по-прежнему это слова-символы.

2. Соблазн «сменовеховский». Это «демократический» соблазн, т. е. вера, что Россия осознала, наконец, идею права, и теперь сравнительно нетрудно претворить эту идею в жизнь.

3. Соблазн социалистический. Этот соблазн постоянно возникает у интеллигента, как искушение поверить, что происшедшее было необходимо.

4. Соблазн, названный военным. Выступает в сложных ситуациях современной жизни, как соблазн квасного патриотизма. Он смыкается в этом качестве с искушениями национал-социализма и русского империализма.

5. Соблазн «оттепельный». Как и революционный соблазн, он живет в тайниках интеллигентского сознания всегда, в виде надежд на перемены. По сравнению с революционным соблазном, он боязливее, сентиментальней. Крушение все же пугает теперешнего интеллигента, но перемен он ждет с нетерпением, и, затаив дыхание, ревностно высматривает все, что будто бы предвещает эти долгожданные перемены.

6. Соблазн технократический, также пока остается самим собою…

«Что же изобретет русская интеллигенция? Чем еще захочет она потешить Дьявола? – вопрошает Кормер. – Для ровного счета ей остался, по-видимому, еще один, последний, седьмой соблазн. Больше одного раза земля уже не вынесет… Но чем бы это ни было, крушение его будет страшно» (6).

Победил соблазн решить все проблемы одним махом, просто разрушив страну. Причем, многие шли на этот шаг осознанно и понимали, что делают. Д. Самойлов: «Демократизация, проведенная до конца, означает развал империи. И этот развал будет неминуемо кровавым» (7). Предвидели и не боялись!

Может быть, избегая излишний политизации, общественную роль интеллигенции стоило бы определить не словом «оппозиционность», а более широкими смыслами: «авангард», «разведка, «эксперимент»? Будучи шире образованной, более динамичной, менее закоснелой в традиционном крестьянском (народном) мышлении, она выходит на первый план в те моменты, когда общество оказывается в непривычной критической ситуации, и реакции накопленного народного опыта не срабатывают.

Но многие хотели быть не разведкой, а пророками, и безапелляционно пророчествовали, не зная ни народа, ни его устремлений, выдавая желаемое за действительное. Отечественная интеллигенция в течение одного только столетия дважды брала власть в свои руки! И каждый раз это заканчивалось чудовищной национальной катастрофой. Нет ничего удивительного, что те «реалисты», которые оказались у миски, бесцеремонно отодвинув беспомощных Лоханкиных, и к нам, прекраснодушно болтающим, испытывают откровенное презрение. «Раздавленные системой, в построении которой, так или иначе, участвовал каждый из нас, мы оказались негодными даже на пассивное сопротивление. Наша покорность разнуздывала тех, кто активно служил этой системе и получился порочный круг. Как из него выйти?» – вопрошала Н. Мандельштам (8).

Вышли развалом системы – думая, что спасаем Родину и готовим ей светлое будущее. «В конце концов, здание российской государственности просто поскользнулось на этой узкой и скользкой социальной прослойке. Прослойке, отделяющей власть от народа, народ от власти, которая десятилетия натравливала их друг на друга из своих корыстных интересов (в том виде, разумеется, как она их себе представляла)… Ей не доступны ни долг, ни честь, ни аристократизм. Долг и честь ей заменяет понятие “порядочности”» (9). При том, что «порядочность интеллигента» – сугубо субъективное представление интеллигента о самом себе, вытекающее из его необычайного и гибкого «двойного сознания».