Обильные, как сказали бы сегодня, «государственные инвестиции» в кино с завистью отмечали иностранные наблюдатели: «Кино получает средств еще больше, и кинорежиссер также имеет возможность экспериментировать, не считаясь с расходами. Насколько затраченный труд и издержки целесообразны, свидетельствуют виденные мною фильмы, только что изготовленные или еще не вполне законченные, – Райзмана, Рошаля и, прежде всего, великолепный, подлинно поэтический фильм Эйзенштейна “Бежин луг” – шедевр, насыщенный настоящим внутренним советским патриотизмом» (63). Правда, автор этих строк Л. Фейхтвангер в своей книге не упомянул о дальнейшей судьбе фильма «Бежин луг», уничтоженного советской цензурой; а может, действительно ничего не знал.
Доставалось от цензуры и другим кинолентам, вроде комедии «Веселые ребята», которую обвиняли в аполитичности. Был запрещен выпуск патефонных пластинок с музыкой кинофильма, издание нот «Марша веселых ребят», печатание весьма популярных в то время открыток-«гармошек» с кадрами из фильма. И лишь огромный успех на фестивале в Венеции и в Америке [110] Где о нем писали: «Вы думаете, что Москва только борется, учится и строит? Ошибаетесь, Москва смеется! И так заразительно, бодро и весело, что вы будете смеяться вместе с ней».
заставил цензоров притупить ножницы. Сам Чарли Чаплин написал, что «до “Веселых ребят” американцы знали Россию Достоевского. Теперь они увидели большие перемены в психологии людей. Люди бодро и весело смеются. Это – большая победа. Это агитирует больше, чем доказательство стрельбой и речами» (64). И фильм до сих пор пользуется успехом!
То есть, невзирая на тотальный контроль, политика кнута и пряника, вкупе с целевыми государственными вливаниями, давала свой результат. СССР мог похвастаться даже цветными кинолентами – последним хитом тогдашней киномоды, а в начале 1941 года состоялся показ и нашего первого стереофильма – «Земля молодости». Стереофильмы – прямые предшественники нынешних технологий 3D.
Раз уж мы заговорили о кино, интересно вспомнить историю укрощения еще одного строптивца – гениального режиссера С. Эйзенштейна, человека, прямо скажем, на язык острого. Один раз он очень зло разыграл руководителя советской кинематографии старого большевика Б. Шумяцкого, которого он не без основания считал крайне некомпетентным деятелем. С. Эйзенштейн походя сказал ему, что собирается ставить «запрещенное при царском режиме» весьма революционное произведения некоего Баркова «Лука». Шумяцкий живо заинтересовался и сразу дал добро на постановку. Ну, и попутно послал гонца в Ленинскую библиотеку, чтобы ознакомиться с «революционным» первоисточником. Разразился грандиозный скандал, когда выяснилось, что «запрещенный царизмом» «Лука» – это скабрезная поэма «Лука Мудищев». Что самым печальным образом отразилось на судьбе вскоре уничтоженного цензурой фильма С. Эйзенштейна «Бежин луг». И что же – Сталин острослова пощадил, а мстительного Шумяцкого перемололи жернова репрессий.
Остроумие режиссера разило и прочих маститых подпевал. Например, орденоносного режиссера С. Герасимова он публично обозвал «красносотенцем». Тем не менее, Эйзенштейн работал, преподавал, получал Сталинские премии. Когда отходил от линии государственного заказа – получал нагоняи и запреты, как и другие. То есть режим максимально использовал его талант, а что касательно свободы творчества… Известная актриса Л. Смирнова приводит характерное высказывание «товарища» из ЦК (правда, оно касалось другого известного режиссера Ф. Эрмлера), которое характеризует всю культурною политику сталинской эпохи: «Ну подумай, где это видано, чтобы художник делал то, что хочет? Вы, работники искусства – режиссеры, актеры, – помощники партии. Вы выполняете задачи, которые перед вами ставит коммунистическая партия. Вы пропагандируете наши идеи. Значит, нам нужно, чтобы Эрмлер делал те картины, и решал те темы, которые полезны нам, а не ему самому!» (65). Служба единого госзаказа касалась и Эрмлера, и Эйзенштейна, и режиссеров, и писателей, и русских, и украинцев, и евреев [111] Кстати, по происхождению С. Эйзенштейн, как и В. Мейерхольд, был из обрусевших немцев. «Но многие думают, что он еврей, и отсюда всякие курьезы, – вспоминала его жена Пера. – Во время войны его, не спросясь, избрали в Еврейский антифашистский комитет. Не разобрав, что к чему, он пришел на заседание и, уже сидя в президиуме, понял, в чем дело. Наклоняется к Эренбургу и тихо спрашивает: “Как вы думаете, Илья Григорьевич, это больно, когда в сорок лет делают обрезание?”. И во время войны исправно подписывал все воззвания от имени советских евреев – а куда денешься?» (67).
.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу