Ниал Фергюсон - Площадь и башня [Cети и власть от масонов до Facebook]

Как только Британия успешно вступила в ЕЭС, банкиры вроде Зигмунда Варбурга – одного из главных творцов рынка еврооблигаций – принялись обсуждать возможность валютной интеграции, начиная с создания расчетной денежной единицы (он предложил название “евромонета”) на основе корзины разных национальных валют [1062] Ferguson, High Financier , 229. . Послевоенная экономическая деятельность Британии периодически нарушалась кризисами фунта стерлинга. Те, кто высказывался за объединение Европы ради облегчения торговых и финансовых услуг, видели в необходимости часто пересматривать валютные курсы не просто неудобство. Постоянные колебания в курсах валют казались очередным препятствием на прямом пути к европейскому единству.

Сама идея европейского валютного союза родилась в сети, состоявшей преимущественно из нидерландских, французских и немецких экономистов [1063] Графические визуализации сети отцов-основателей будут опубликованы в готовящейся книге под названием “Отцы-основатели евро: личности и идеи в истории европейского валютного союза” (The Founding Fathers of the Euro: Individuals and Ideas in the History of European Monetary Union) под редакцией Кеннета Дайсона и Айво Миса. (Прим. авт.) . Однако есть некоторый парадокс в том, что сеть интеллектуалов (куда входили и кабинетные экономисты, и бюрократы) сумела разработать в высшей степени иерархичный проект – создание единого центрального банка для разнородных национальных государств, входивших в ЕЭС. Важным объяснением этого парадокса является особая тесно спаянная структура французской правящей элиты: почти все ее члены учились в так называемых grandes écoles – “больших школах” – Политехнической школе и Национальной школе администрации, а затем работали в grands corps – “больших ведомствах” – Генеральной инспекции финансов, Государственном совете, Счетной палате, Гильдии недр. Те, кто предпочел работать в частном секторе, поддерживали с остальными тесные контакты благодаря густой сети, какую образовывали дружбы, родственные браки, а также членство в клубах вроде Le Siècle и принадлежность к масонским ложам, зачастую возникшим еще до Французской революции. С 1970-х годов в Le Siècle состояли от трети до половины всех правительственных министров, независимо от партийной принадлежности, а самый пик (72 %) пришелся на годы премьерства Эдуара Балладюра (1993–1995). Система, получившая название пантуфляж ( pantouflage [1064] От pantoufles (фр.) – домашние тапочки, en pantoufles – запросто, по-свойски. (Прим. пер.) ), позволяла госслужащим спокойно проходить туда-сюда через “вращающиеся двери” и занимать хорошие должности в банках и промышленных предприятиях. А сорок крупнейших фирм, в свой черед, объединялись в плотную систему взаимосвязанных правлений: большинство руководителей входили сразу в несколько советов директоров [1065] Granville, Cruz and Prevezer, ‘Elites, Thickets and Institutions’. . Этим выпускникам Национальной школы администрации, так называемым énarques [1066] От аббревиатуры E.N.A. (École Nationale d’Administration – Национальная школа администрации) + – arque , как в словах типа monarque – монарх. (Прим. пер.) , идея единой европейской валюты казалась неодолимо привлекательной – не в последнюю очередь потому, что в создании европейского центрального банка они видели способ законным образом сдержать растущее экономическое превосходство Германии. Именно это соображение было главной подоплекой Маастрихтского договора. А с точки зрения Германии, валютный союз являлся той ценой, которую приходилось платить за согласие Франции на объединение Германии, – доказательством того, что, как неоднократно повторял канцлер Германии Гельмут Коль, теперь лидеры Германии ставят на первое место Европу, а Германию – только на второе.

Разумеется, и в Британии имелась своя правящая элита. В 1960-х годах журналисты Генри Фэрли и Энтони Сэмпсон ввели в обиход презрительное название, которое дал ей историк А. Дж. П. Тейлор, – “истеблишмент”. И все же, несмотря на крепость старых школьных уз и оксбриджские шарфики, британский правящий класс был намного более разнородным, чем французский. Лучше всего это иллюстрирует состав правительств при Тэтчер в 1980-х годах: во-первых, сама премьер-министр была уроженкой провинциального Линкольншира (пусть и с оксфордской степенью), а во-вторых, в ее кабинете было немало министров еврейского происхождения, из-за чего даже появились анекдоты о “старых эстонцах”. Для Зигмунда Варбурга, чей торговый банк S. G. Warburg (наряду с более старым банком Н. М. Ротшильда) стал рассадником для блестящих “тэтчеритов”, было очевидно, что (как он сказал в 1972 году) “об экономическом и валютном союзе не может и речи быть без политического союза. Кажется, Бисмарк всегда говорил о das Primat der Politik über die Wirtschaft [1067] Главенство политики над экономикой (нем.) (Прим. пер.) , и сегодня это так же верно, как и в его эпоху” [1068] Ferguson, High Financier , 230. . В 1980-х годах именно консерваторы смягчили правила для лондонского Сити и положили начало возрождению британского капитализма. Они ратовали за коммерческую интеграцию Европы и, собственно, сами выступили инициаторами принятого в 1986 году “Закона о единой Европе”, снявшего ограничения на торговлю. Однако в поддержке валютного союза они были далеки от единодушия. Даже переходный механизм регулирования валютных курсов шел вразрез с высказыванием Тэтчер о том, что правительства не должны “бодаться с рынком” [1069] В речи о принципах тэтчеризма, произнесенной в Сеуле 3 сентября 1992 года, Тэтчер вкратце изложила свое мнение: “Если, искусственно контролируя обменные курсы валют между странами, вы пытаетесь боднуть рынок, то вскоре рынок боднет вас – и боднет крепко”. (Прим. авт.) . Наряду с подобными экономическими возражениями имелось и политическое. Ни лейбористы, ни консерваторы не желали присоединяться к такой системе, которая требовала от них подчинить макроэкономическую политику Британии Центральному банку Германии. Хотя Вторая мировая война закончилась за 34 года до того, как Тэтчер обосновалась по адресу Даунинг-стрит, 10, память о “той войне” все еще жила. В июле 1990 года министру-консерватору Николасу Ридли пришлось уйти в отставку после того, как он высказал вслух то, о чем многие думали про себя: что планы валютного союза – это не что иное, как “жульничество Германии, которая решила подмять под себя всю Европу”. Журнал Spectator проиллюстрировал интервью, в котором прозвучала эта фраза, карикатурой, на которой Ридли пририсовывал к портрету Коля усы Гитлера.