Ниал Фергюсон - Площадь и башня [Cети и власть от масонов до Facebook]

Есть один серьезный изъян в историях, рассказывающих о крушении коммунистических режимов, упадке социализма и росте глобализации в результате зловещего заговора капиталистических транснациональных корпораций и банков, предоставляющих многоцелевые кредиты, против освободительных движений “третьего мира”. Суть изъяна вот в чем: “доктрина шока”, которой придерживалась сеть глобальных финансов, была абсолютно последовательна в политическом отношении. Она с одинаковым упорством направляла свои расчетливые действия и против южноафриканских революционеров-социалистов, и против британского консервативного правительства – лишь бы дело сулило прибыль. Лучше всего это иллюстрируют события, развернувшиеся в Лондоне уже через восемь месяцев после того, как Нельсон Мандела отрекся в Давосе от идеи национализации. В тот год на Всемирном экономическом форуме не было управляющего хедж-фондом Джорджа Сороса – он стал регулярным участником форума лишь с 1995 года. Хотя в скором времени ему предстояло сделаться одним из богатейших людей в мире, так называемый спекулянт все еще пребывал в относительной безвестности. Однако в сентябре 1992 года Сорос в одночасье прославился как человек, “разоривший Банк Англии”, а вместе с ним подорвавший и европейский Механизм регулирования валютных курсов (МВК) [1056] Этот раздел написан на основе: Ferguson and Schlefer, ‘Who Broke the Bank of England?’ .

По мере того как глобальные финансовые рынки разрастались и объединялись на протяжении 1980–1990-х годов, угроза нависала не только над социализмом. Дерегулирование (прежде всего отмена валютных ограничений и контроля над движением капиталов) в сочетании с компьютеризацией (прежде всего с ускорением информационных и операционных потоков в разных странах) привели к тому, что любые политические затеи, упиравшиеся в иерархический контроль, сделались более уязвимыми.

Идея панъевропейского единства, как и идея всемирного братства рабочего класса, уходила корнями в XIX век. Однако после мрачных событий середины ХХ века она эволюционировала из утопической мечты в практичную программу экономической интеграции [1057] Stevenson, ‘First World War and European Integration’. . Вначале возникло сообщество для регулирования производства и цен на уголь и сталь в шести европейских странах – ФРГ, Франции, Италии, Бельгии, Нидерландах и Люксембурге. Затем Римский договор 1957 года скрепил создание Европейского экономического сообщества (ЕЭС): заодно снижались таможенные тарифы и учреждался таможенный союз между странами, подписавшими договор. Торговля между ними быстро росла еще до образования ЕЭС и продолжила рост в дальнейшем. Росла и мировая торговля в целом. Однако в других плоскостях экономическое объединение шло медленно. В сельском хозяйстве развитию единого рынка сильно мешало сохранение государственных субсидий – до тех пор, пока им на смену не пришла Единая сельскохозяйственная политика стран-союзниц. В промышленном производстве правительства отдельных государств тоже продолжали сопротивляться панъевропейской конкуренции, субсидируя политически уязвимые сектора своей экономики или накладывая нетарифные ограничения. В сфере услуг к подобным мерам прибегали реже, но лишь потому, что товары чаще преодолевали государственные границы, а потребление услуг, как правило, происходило внутри одной страны. Исключением из этого правила стала сфера финансовых услуг, одна из которых – продажа относительно богатым инвесторам долгосрочных корпоративных облигаций и облигаций государственного сектора – в течение 1960-х годов выделилась и интегрировалась в совершенно новую отрасль [1058] Подробнее см.: Ferguson, ‘Siegmund Warburg, the City of London and the Financial Roots of European Integration’. .

Возникновение рынка так называемых еврооблигаций (евробондов) ознаменовало один из первых шагов в сторону финансовой глобализации [1059] Для первого знакомства с темой см.: Kerr, History of the Eurobond Market . . А само рождение еврооблигаций стало крупным прорывом в истории европейской интеграции – хотя его едва не упустили те политики и технократы, которых принято изображать “святыми отцами-основателями” Европейского союза в годы его становления [1060] Milward, European Rescue of the Nation - State . . Оно стало стихийным результатом инноваций разных деятелей частного бизнеса – с некоторой помощью со стороны разрешительных финансовых органов Британии. Всего за несколько лет становление и рост этого рынка до неузнаваемости изменили европейский рынок капиталов, создав совершенно новые институционные организационные связи и сети, которые пролегли поверх государственных границ, и темп в этом процессе задавали не политики, а банкиры. Можно не сомневаться, в какой-то степени ими двигали соображения выгоды. Однако создатели рынка еврооблигаций видели в нем не только средство получения прибыли, но и мощный механизм, способный приблизить политическое объединение Европы. В частности, они отдавали себе отчет в том, что объединение европейского рынка ценных бумаг может подтолкнуть Британию к вступлению в ЕЭС. Французы опасались, что, если Британия вступит в ЕЭС, им в итоге придется искусственно поддерживать стерлинг, поскольку ожидалось, что в таком случае и без того слабый платежный баланс Соединенного Королевства лишь ухудшится. Именно поэтому президент Шарль де Голль дважды – в 1963 и 1967 годах – накладывал вето на вопрос о членстве Британии в ЕЭС. А зачинатели рынка еврооблигаций выдвигали контраргумент: французам уже не удастся до бесконечности отталкивать Британию, если Лондон заново зарекомендует себя как финансовый центр Европы, занявшись валютными операциями, уже никак не привязанными к фунту стерлингов [1061] Schenk, ‘Sterling, International Monetary Reform and Britain’s Applications’. .