Вениамин Башлачёв - Убыль Русская. 1917–2017. Беседы о демографии

Пролетарские окраины всегда пили по–чёрному, не имея никакой культуры употребления спиртного. И постепенно, по мере формирования советского человека, привычки мастеровщины стали распространяться на все общество. Был некий идеал простого рабочего парня, который может подраться, может выпить, но он свой, она за советскую власть и никогда не предаст. И образ этого выпивающего парня, кочевал из фильма в фильм. Образ пьющего Вани Курского (Алейников) из фильма «Большая жизнь», это было близко к реальности. Ваня пьёт, но советскую власть не предаст.

Постепенно употребление алкоголя, как единственный праздник в жизни, стало привычным для большинства населения страны. Это стало чем–то обыденным и естественным, хотя чего уж естественного было в валявшихся на улицах городов и сел, пьяных мужиках?

С моим тёзкой не могу согласиться разве что с тем, что крестьянин мог «восстанавливать силы шесть месяцев в году».

Шести месяцев на отдых не было.

Но! Отлежаться во время осенней распутицы крестьянин действительно мог.

А уж потом по первому морозцу идти куда–то «на промысел». Да и промысел можно было выбрать по силам.

А что касается всего остального — бьёт Александр не в бровь, а в глаз.

Башлачёв.В потоках растущих детей неясно, как разделить фактор возврата мужиков в деревню после роспуска Красной Армии, и факторы разгула пьянства или, скажем, фактора НЭП.

Да и выпивка — как–то не очень мешает сексу и зарождению детей!

Швецов.А семье она не мешает?

Пьяница–отец — великолепный труженик, добытчик и защитник семьи? (А разве не мы только что говорили про то, что на Русской равнине о ребёнке надо заботиться до 20 лет, чтобы выжил и чему–то научился?).

А пьяница–мать — самая заботливая из всех матерей?..

А совместное распитие спиртного исключительно укрепляет семьи и способствует «устойчивости супружеской связи между отцом и матерью»…

Так что ли?

Вениамин Анатольевич, может всё–таки глянем правде в глаза: зачатое по пьянке поколение — это не светлое будущее, это — мина замедленного действия, которая рванёт неизвестно когда.

Можно ещё долго говорить о том как в лёгкую меняются пресловутые «нравственные основы» и так далее.

Но это уже выходит за рамки беседы о демографии.

Сложившийся веками уклад был сломан.

Ломка и перестройка сознания — это всегда потери. И мы не берём во внимание атмосферу, дух того времени. Куда и как менялось сознание людей.

Башлачёв.Так можно и принять во внимание.

Швецов.Настрой в обществе неотвратимо влияет на его развитие. Что задавало тон в 20-е?

Башлачёв.Если кратко, то — русофобия. Ненависть ко всему русскому с последующим его уничтожением.

Разрушение русского самосознания и охаивание всего русского марксисты начали ещё до 1917 года.

Но после захвата власти и переезда в Москву марксисты начали целенаправленно давить малейшее проявление русского самосознания и беспредельное гонение на все русское.

Швецов.Может просто новые времена — новая идеология, новые знаки и новые знамёна. Ведь «до основанья, а затем…». Разве нет?

Башлачёв.Вот про знамёна и поговорим!

В смуте 1917 года помешанные на «мировой революции» марксисты — русофобы стремились привлечь под свои знамёна как можно больше русских молодых людей.

Вполне очевидно, что нужен флаг, который бы привлекал и соблазнял.

Конечно! Кумач для этого идеальный цвет.

Ведь «кумач», красный цвет — это на Руси издавна символ красоты.

Вид «кумача» действует на русского человека подсознательно, пробуждая в его душе торжество добра.

Подняв красное знамя, марксисты — русофобы прочно «связали кумачом» самосознание многих великороссов.

Марксисты — русофобы восторженно отнеслись к поэме Блока «Двенадцать».

Друзья поэта, напротив, негодующе. Мол, поэма оправдывает убийства.

Ведь разрушения и убийства, творимые «двенадцатью человеками с ружьецами», возглавляет «Исус Христос!.. с кровавым флагом…»

А образ Христа — это символ Добра.

Сейчас, спустя 100 лет, на ситуацию можно взглянуть без эмоций.

Обреченность Царской России Александру Блоку была ясна. В круговерти января 1918 года, когда Блок писал «Двенадцать», немудрено было обмануться.

В те дни он много встречался с Есениным, Клюевым.

Прошло 2 года. И вот как в 1920 году Блок комментирует свое творение [10]: