Константин Бальмонт - Революционер я или нет?

Но кровь рабочего взошла,
Как колос, перед ним.
И задрожал приспешник зла
Пред колосом таким.

Он красен, нет ему серпа, –
Обломится любой,
Гудят колосья, как толпа,
Растет колосьев строй.

И каждый колос – острый нож,
И каждый колос – взгляд.
Нет, царь, теперь не подойдешь,
Нет, подлый царь, назад!

Ты нас теперь не проведешь
Девятым января.
Ты – царь, и, значит, весь ты ложь, –
И мы сметем царя!

Были у нас и Цари, и Князья.
Правили. Правили разно.
Ты же, развратных ублюдков семья,
Правишь вполне безобразно.

Даже не правишь. Ты просто Бэдлам,
Злой, полоумно-спесивый.
Дом палачей, исторический срам,
Глупый, бездарный и лживый.

Был в оны годы безумный Иван,
Был он чудовищно-ликим,
Самоуправством кровавым был пьян,
Всё ж был он грозно-великим.

Был он бесовской мечтой обуян,
Дьяволам был он игрушка: –
Этот, теперешний, лишь истукан,
Марионетка, Петрушка.

Был в оны годы, совсем идиот,
Ликом уродливый, Павел,
Кукла-солдатик – но всё же и тот
Лучшую память оставил.

Павла пред нынешним нужно ценить,
Павел да будет восхвален: –
Он не тянул свою гнусную нить,
Быстро был создан им Пален.

Этот же, мерзостный, с лисьим хвостом,
С пастью, приличною волку,
К миру людей закликает, – притом
Грабит весь мир втихомолку.

Грабит, кощунствует, ёжится, лжёт,
Жалко скулит, как щенята.
Вы же, ублюдки, придворный оплот,
Славите доброго брата.

Будет. Окончилось. Видим вас всех.
Вам приготовлена плаха.
Грех исказнителей – смертный есть грех.
Ждите же царствия Страха!

Убийства, казни, тюрьмы, грабежи,
Сыск, розыск, обыск, щупальцы людские,
Сплетения бессовестнейшей лжи,
Слова – одни, и действия – другие.

Романовы с холопскою толпой,
С соизволенья всех, кто сердцем низок,
Ведут, как скот, рабочих на убой.
Раз, два, конец. Но час расплаты близок.

Есть точный счёт в течении всех дней,
Движенье в самой сущности возвратно.
Кинь в воздух кучу тяжкую камней,
Тебе их тяжесть станет вмиг понятна.

Почувствуешь убогой головой,
Измыслившей подобные забавы,
Что есть порядок в жизни мировой,
Ты любишь кровь – ты вступишь в сон кровавый.

Из крови, что излита, встанет кровь,
Жизнь хочет жить, к казнящим – казнь сурова.
Скорее, Жизнь, возмездие готовь,
Смерть Смерти, и да будет живо Слово!

Я смотрю в родник старинных наших слов,
Там провиденье глядится в глубь веков.
Словно в зеркале, в дрожании огней,
Речь старинная – в событьях наших дней.

Волчье время – с ноября до февраля.
Ты растерзана, родимая земля.
Волколаки и вампиры по тебе
Ходят с воем, нет и меры их гурьбе.

Что ни встретится живого – пища им,
Их дорога – трупы, трупы, дым и дым.
Что ни встретится живого – загрызут.
Где же есть на них управа – правый суд?

Оболгали, осквернили всё кругом,
Целый край – один сплошной кровавый ком.
С ноября до февраля был волчий счёт,
С февраля до коих пор другой идёт?

Волчьи души, есть же мера, наконец,
Слишком много было порвано сердец.
Слишком много было выпито из жил
Крови, крови, кровью мир вам послужил.

Он за службу ту отплатит вам теперь,
В крайний миг и агнец может быть как зверь.
В вещий миг предельно глянувших расплат
С вами травы как ножи заговорят.

Есть для оборотней страшный оборот,
Казнь для тех, кто перепутал всякий счёт.
Волчье время превратило всех в волков,
Волчьи души, зуб за зуб, ваш гроб готов.

Вы меня заставляете ведать вражду,
Быть в гробу, быть во сне, жить в бреду,
Быть в тяжёлом угаре с закрытостью глаз,
И за то проклинаю я вас.

Отравители, страшен ваш синий угар,
Но на чары ответность есть чар.
Я вам дымное зеркало, мёртвой рукой,
Протяну и убью вас тоской.

Опрокину в зеркальность уродство теней,
Ваше страшное станет страшней.
В этом дымном затоне есть вещая власть,
Есть возможность безгласно проклясть.