Клод Ланцман - Шоа

На подходах к гетто постоянно дежурили бдительные граждане из числа поляков, которые ловили евреев, пытавшихся сбежать. Нам чудом удалось ускользнуть. В арийской части Варшавы жизнь текла своим обычным, размеренным ходом, как будто ничего не произошло. Были открыты кафе и рестораны, работали кинотеатры, ходили автобусы и трамваи. Ге т то было островком горя посреди нормальной жизни. Нашей задачей было войти в контакт с Ицхаком Цукерманом (Антеком) и попытаться организовать спасательную операцию. Попробовать спасти тех немногих оставшихся в живых бойцов, которые еще могли находиться на территории гетто. Нам удалось установить контакт с Ицхаком Цукерманом. Также мы привлекли к делу двух рабочих из Службы варшавской канализации. В ночь с 8 на 9 мая мы решили вернуться в гетто вместе с одним из наших товарищей по имени Рижек и двумя рабочими с канализационной станции, и после объявления комендантского часа мы спустились в канализацию.

Пришлось доверить свою жизнь этим двум рабочим, поскольку только они знали «подземную» топографию города. В середине пути они вдруг решили повернуть назад, не желая больше сопровождать нас, так что даже пришлось пригрозить им оружием. Мы все дальше углублялись в подземные коридоры, пока в какой-то момент один из рабочих не сказал нам, что мы находимся непосредственно под территорией гетто. Рижек остался сторожить рабочих, чтобы они не могли сбежать. Поднатужившись, я сам открыл канализационный люк. И вот я в гетто, один. В бункере на улице Мила, 18 [11] В этом бункере располагался штаб Еврейской боевой организации. ( Примеч. автора .) , я уже никого не застал – опоздал на целые сутки. Мой тайный визит состоялся в ночь с 8 на 9 мая, а бункер был обнаружен немцами еще 8-го утром.

Большая часть находившихся в бункере людей покончили с собой или были отравлены газом.

Потом я отправился в другой бункер – на Францисканскую, 22. Когда я выкрикнул пароль, никто не отозвался, и мне пришлось продолжить свой путь в глубь гетто. Внезапно я услышал женский голос, который доносился из развалин. Стояла ночь, непроглядная ночь, ни зги не видно, кругом ни огонька, ни просвета, только развалины и дома, готовые в любую минуту превратиться в развалины, и этот голос, одинокий голос; он показался мне каким-то наваждением, знаком судьбы – женский голос, доносящийся откуда-то из-под земли. Я… я обошел развалины домов. Время я, конечно, не засекал, но думаю, что добрых полчаса кружил среди обломков домов, пытаясь определить место, откуда доносится голос; к сожалению, сделать это мне не удалось.

Кругом горели дома?

Не то чтобы они в прямом смысле слова горели, потому что я не видел над ними пламени. Однако в воздухе стоял дым и еще этот нестерпимый запах, запах обгоревшей плоти – от мертвых тел, от людей, сгоревших заживо. Я продолжал свой путь. Посетил другие бункеры, где надеялся найти кого-нибудь из товарищей, но каждый раз повторялась та же история: я выкрикивал пароль «Ян»…

Ян – это польское имя?

Да… И никакого ответа. От одного бункера я бежал к другому, за несколько часов обошел все гетто, но вернулся ни с чем.

В тот момент он был один?

Да, я все время был один. Не считая женщины, чей голос я слышал в развалинах, и мужчины, на которого я наткнулся, когда вылез из канализации, в течение всех своих поисков я был один; по пути мне не встретилась ни одна живая душа. Помню, в какой-то момент я испытал чувство покоя, безмятежности и сказал себе: «Я последний еврей; остается ждать утра, остается ждать немцев».

В 2015 году фильму Клода Ланцмана «Шоа» исполнилось тридцать лет. Эта лента остается одним из самых значительных – если не самым значительным – документальным свидетельством ужасов последней мировой войны. Что изменилось за эти тридцать лет? Прежде всего ушли те живые свидетели событий, тогда уже немногочисленные, на чьих мучительных воспоминаниях и строится этот фильм, изобразительная – иллюстративная – сторона которого предельно минимизирована. Сегодня их голоса и лица – это настоящие призраки, хотя призрачность, как будет показано ниже, составляет неотъемлемое свойство самого кинематографа. В этих условиях появление книги, в которой воспроизводится текст фильма, на русском (эта книга уже выходила на других языках) продолжает жизнь документального исследования Ланцмана, только делает это дополнительными по отношению к кинематографическому образу средствами. Проще говоря, фильм «Шоа» с самого начала содержит в себе разные возможности оказывать воздействие на зрителя, и текстуальное многоголосие – одна из них. Раньше мы только вслушивались в неповторимые интонации этих взволнованных голосов, теперь мы можем внимательнее вчитаться в сами свидетельства.