Джон Бэррон - КГБ. Работа советских секретных агентов

Следующие сорок восемь часов Туоми бродил по улицам, ездил на автобусах и такси, чтобы убедиться, что за ним никто не следит. Успокоившись, он послал открытку в обусловленное заранее место в Вене, сообщая о своем благополучном прибытии.

Теперь в распоряжении Туоми были целых две недели, чтобы наслаждаться Парижем, как и подобает энергичному американцу. Он посетил Эйфелеву башню, Нотр-Дам, Триумфальную арку, Сакре-Кер и другие достопримечательности. Он обедал в ресторанах и ночных клубах, гулял вдоль Сены и рассматривал витрины магазинов. Для Нины он купил часы, для Виктора — фотоаппарат, а для девочек — коньки и спортивные костюмы. Красота города, элегантность женщин, нескончаемый поток беспрестанно сигналящих машин, ошеломляющие магазины, особая мелодичность языка — все делало Париж похожим на сон. Ничто в его прошлом не могло подготовить его к такому миру. Потягивая вино в кафе под открытым небом, Туоми испытывал стыд от того, что так наслаждался западным "декадентством".

Побыв неделю на Международной ярмарке в Брюсселе, он поехал в Скандинавию. Он не мог окончательно избавиться от страха перед разоблачением, постоянным спутником любого шпиона, но с каждым днем он чувствовал себя все более и более свободно, видя, что европейцы принимают его за американца. Как-то, обедая в одиночестве на одном из финских курортов, он вдруг увидел возле своего столика свирепого финна, весившего по меньшей мере килограммов 125.

"Меня зовут Олави, и я хочу поговорить с Вами, — сказал он враждебно. — Пойдемте к моему столику".

Ожидая неприятностей, Туоми повиновался. Олави заявил, что он был ярым антикоммунистом и в свое время партизанил против русских. Теперь у него появилась навязчивая идея, что русские засылали в Финляндию американцев, — которые были на самом деле советскими шпионами. "Я вижу, что Вы американец, — зловеще сказал он. — Я хотел бы знать, Вы — русский шпион? Но только правду!"

Подозрения финна, бывшие одновременно нелепыми и точными, заставили Туоми расхохотаться. Это убедило Олави, что он находится в обществе настоящего американца. Туоми же не оставалось другого выхода, как провести длинный пьяный вечер, слушая проклятия по адресу всего русского.

Через несколько дней он вылетел обратно в Москву. На квартире его встретил Галкин, которого он не видел уже несколько месяцев.

"Тебя все более настоятельно требуют отправить в Соединенные Штаты, и мы должны использовать каждую минуту, — сказал он. — Боюсь сказать, но эта спешка означает, что у тебя остается лишь несколько дней, чтобы провести с семьей. Возможно, что так оно лучше. Большее время было бы мучением для вас всех".

"Я бы хотел купить кое-что для жены", — сказал Туоми.

"Хорошо, — сказал Галкин. — Кстати, чуть было не забыл, твоя зарплата утроена". Это составляло 550 долларов в месяц, королевская сумма по существующим советским стандартам.

"Если тебе нужны крупные вещи, то сообщи об этом мне, и мы переправим это водным путем".

"Я бы хотел для жены либо холодильник, либо стиральную машину", — сказал Туоми.

"В течение месяца она получит то и другое", — пообещал Галкин.

Когда Туоми сошел с поезда в Кирове, Ирина прыгнула к нему на руки, обняла его за шею, как будто не хотела отпустить его никогда. "Мой папа, мой папа", — повторяла она. Нина должна была оттащить ее силой, чтобы он мог поздороваться и обнять остальных детей.

В новой квартире были еще две семьи, у каждой было по большой комнате. В конце коридора была ванная и кухня с раковиной и печью, которую топили дровами. Но по сравнению со старой, их новая квартира была великолепна.

Дети были в восторге от парижских подарков. Они с восхищением слушали рассказ Туоми о его путешествиях, а потом Виктор и Ирина с гордостью рассказывали обо всем в школе.

На улице шел снег, но Туоми попросил сына пойти погулять с ним. Они прошли мимо той площади, где Туоми когда-то обнаружил лишний поднос с булками, мимо штаба КГБ, где все это началось; Туоми никак не мог подобрать тех слов, которые хотел сказать сыну.

"Виктор, завтра я уезжаю выполнять правительственное поручение, — начал он. — Меня долго не будет. Тебе только десять лет, но в мое отсутствие ты должен будешь как настоящий мужчина заботиться о маме и сестрах. Если случится, что я не вернусь, ты должен будешь заботиться о них всю жизнь".

Утром вся семья пошла смотреть, как Надежда и Ирина катаются на коньках в своих ярких парижских костюмах. Туоми, фотографируя детей в последний раз, вдруг почувствовал, что никак не может сдержать дрожь в руках. В такси по дороге на вокзал Нина и девочки заплакали. Когда поезд тронулся, медленно набирая скорость, Туоми стоял на площадке последнего вагона и смотрел, как его семья, сбившись вместе, махала ему руками. Когда их не стало видно, он заплакал.