Александр Годлевский - Мои идеологические диверсии (во времена от Горбачева до Путина)

(Ежи Лец – в распространенной в советском обществе редакции.)

Журнал «Континент» N 93 опубликовал мою большую аналитическую статью о наших нынешних реалиях эпохи демократии. Среди прочего в статье говорилось, что, несмотря на грандиозные внешние перемены, сущность и основные принципы советского режима остались неизменными с 17-го года до наших дней. В частности: как власть у нас держалась на беззаконии – на массовом попрании даже тех прав и свобод граждан, которые официально гарантированы собственными законами этой власти – так и держится на том же беззаконии и сегодня. И если анализ общественной системы делать, исходя из основных существенных принципов власти, то как с октября 17-го власть у нас была советской, так остается советской и сейчас. Впрочем, не в названии власти дело, а в ее сущности.

23 октября 1997 г. 93-й номер «Континента» вышел из печати, а уже 27 октября у меня дома появился гражданин в штатском и, не представившись, заявил, что я состою на учете в Ногинской райпсихбольнице N 25 и должен систематически являться на прием к психиатру. Я так и сел от удивления. То есть сначала выпроводил «гостя», объяснив ему, что, разумеется, ни к какому психиатру я являться не собираюсь, а уж потом сел от удивления.

Правда, удивление мое было не столь уж большим. Дело вот в чем. Когда-то, в середине 80-х годов, написал я для самиздата фельетон, в котором высмеивал «прелести» нашего реального социализма. В феврале 86-го я был задержан в Москве на улице милицией и доставлен в отделение, где очень скоро появился врач-психиатр с санитарами. Произведенный санитарами обыск, изъятие одного находившегося при мне экземпляра фельетона – и я оказался в Центральной Московской областной клинической психиатрической больнице, что в Москве на ул. 8 Марта.

До этого в психбольнице я никогда не был и на учете у психиатра не стоял. На мой вопрос о причинах моей принудительной госпитализации в психбольницу во внесудебном порядке врачи заявили, что это «за написание антисоветского фельетона». Каких-либо иных проявлений психического расстройства, сколько их не искали, обнаружить у меня не удалось. Пикантность ситуации усугублялась еще тем, что психиатры моего фельетона в глаза не видели (его сразу забрал капитан милиции в отделении) и ничего не знали о его содержании – им просто сверху дали указание упрятать меня в психушку и – все. О придании же этому делу хотя бы видимости законности начальство не позаботилось – выкручивайтесь, как знаете. Сам же я, будучи достаточно наслышан о советской психиатрии, критики по отношению к своему «заболеванию» не проявлял, о содержании фельетона особо не распространялся, только требовал объяснить основания, по которым меня принудительно поместили в дурдом – может, я, сам того за собой не замечая, выдавал себя за принца датского Гамлета или пятого прокуратора Иудеи?

Врачи толком объяснить ничего не могли, только бубнили, как заклинание: «Нормальный человек в открытую против ЭТОЙ власти выступать не будет». Во всяком случае, какие-либо признаки моего сумасшествия мне не известны до сих пор. Правда, не знаю, что написано в истории болезни – больным ее не показывают. История болезни – это не уголовное дело, которое по окончании следствия предъявляется обвиняемому для ознакомления в полном объеме с обязательным составлением об этом протокола – под расписку. А без моего ведома в этой истории психиатры могли написать про меня все, что угодно.

Мне повезло, и в дурдоме я провел всего полтора месяца, хотя подобное удовольствие у многих и до, и после меня затягивалось на гораздо более долгий срок. Почему я так легко отделался, мне и сейчас не совсем понятно. Возможно, свою роль сыграло то, что как раз в это время грянул очередной судьбоносный и исторический 27-й съезд КПСС, который провозгласил курс на перестройку и все прочее. Что это такое и во что может вылиться, никто толком не знал, и, наверное, поэтому вскоре после окончания съезда меня выписали «от греха подальше».

При этом, однако, на психиатрический учет по месту жительства в Ногинске поставили. Причем не просто на учет, а на «спецучет», по которому я был обязан являться к психиатру каждый месяц – в то время как все нормальные психи должны ходить в психушку раз в три месяца. Я, разумеется, весь этот учет игнорировал. Вначале, правда, несколько раз сходил к психиатру для получения нужных мне медицинских документов. Но с тех пор в течение десяти лет я там не появлялся, даже не интересовался — стою все еще на учете или нет, и никто меня по этому поводу не беспокоил. Вероятно, со временем меня с учета сняли, и на том дело закончилось.