Ева Меркачёва - Град обреченных. Честный репортаж о семи колониях для пожизненно осуждённых

«Запрещают курить».

«Всегда водят в наручниках».

«Бьют за неповиновение».

Сергей Баландин на последние жалобы отвечает, что времена нынче другие.

— У нас везде видеокамеры, а каждый факт применения силы и спецсредств документируется, о каждом сообщаем прокурору. Так что, если кто-то вам говорит, что били, пусть назовет дату и время. Мы поднимем видеоархивы и документы. Сотрудники это понимают, так что незаконных действий себе не позволяют. Кто хочет с работы вылететь или, еще хуже, за решеткой из-за какого-то маньяка оказаться?

Мне показывают современные медкабинеты. Врачи рассказывают про то, как лечат. Высокую смертность в «Черном дельфине» объясняют большим числом арестантов пожилого возраста. Примерно треть сюда попали в начале 2000-х, так что за решеткой уже 20 и более лет. Хотя некоторые осужденные сами говорят, что в «Черном дельфине» они словно «законсервированы», физиологические законы замедляют свой бег.

Многие осужденные хотят не столько чтобы жизнь в «Черном дельфине» стала легче, сколько в принципе изменить наказание («Пусть будет любой срок, только не пожизненный!»). Арестантская заповедь «Не верь, не бойся, не проси» тут не в ходу. И верят, и боятся, и просят. Оно и понятно: на кону вся жизнь.

— Что их жалеть? — говорит один из сотрудников. — Вы уголовные дела почитайте. На совести этих 700 человек — примерно 5000 трупов. Причем больше половины жертв — это женщины и дети. Почему мы должны с ними носиться?

Я читаю краткое описание преступлений на дверях камер. Педофилов и убийц детей здесь действительно немало. За последние годы появилось много «новеньких», у кого не серия, а одно-два убийства, причем в 90 % случаев сопряженные с изнасилованием. Из чего делаю вывод, что суды наказывают педофилов максимально жестко.

Есть еще людоеды (самый известный — Владимир Николаев, который сам съел одного своего приятеля, а мясо второго продал, чтобы купить выпивку), террористы (к примеру, Иса Зайнудинов, взорвавший дом в Буйнакске, что привело к гибели 64 человек), сексуальные маньяки.

Даже автор «Живьем в аду» пишет: «Согласен с тем, что большинство осужденных — конченые люди. Достаточно услышать доклад педофила-насильника. Стоит такой рядом и говорит, что убил 28 человек. Я видел немало людоедов, которые, бесспорно, заслуживают того, что с ними происходит».

Есть и другие осужденные. В «Черном дельфине» содержатся те, кто свою вину не признает (и приводит доказательства), есть совершившие бытовое убийство, есть раскаявшиеся.

Но правила для всех одни, исключений не бывает.

«Я всю жизнь сам презирал и наказывал насильников, — признается автор книги „Живьем в аду“. — Все это пишу, чтоб эти „отморозки“ знали, что их ожидает после приговора». Он вспоминает, как ему самому было противно смотреть на маньяков, уверенных, что жизнь не заканчивается. «Может, каждая подобная сволочь, зная, как его тут ждут с „распростертыми объятиями“, вовремя „включит тормоза“».

А я в это не верю. В тех странах, где есть смертная казнь, убийств не стало меньше. Маньяков не останавливает страх быть расстрелянным. Так что они должны жить — жить и вспоминать, жить и молиться за жертв, жить и выплачивать иски пострадавшим. В «Черном дельфине» эта жизнь не за наш с вами счет. Содержание пэжэшников не на бюджетные деньги, а на то, что сами заработают, — возможно, лучший выход для всех. А невиновным, ставшим жертвой ошибки суда и следствия, это даст шанс дожить до оправдания и своей реабилитации. Такие ведь тоже есть.

Из своих 40 лет Алексей Рыжанков 22 года провел за решеткой. По закону пожизненный срок не дают женщинам и тем, кому не исполнилось 18. У Алексея два эпизода, и первое преступление он совершил несовершеннолетним. А на второе убийство пошел на четвертый день после того, как ему исполнилось 18 лет. То есть четыре дня стали для него роковыми.

Он единственный осужденный, с кем мне разрешили поговорить без решеток. Мы общались в художественной мастерской, где Алексей работает.

— Я бросил школу после восьмого класса. Не хотел учиться. В первый раз ушел из дома в 15 лет. Мне тогда понравилось ощущение свободы — что хочешь, то и делаешь. Это потом я понял, что это не свобода, а разнузданность.

— Выходит, вы тогда бунтовали?