Михаил Габович - Памятник и праздник - этнография Дня Победы

Пример см. в статье Анны Юдкиной в настоящем сборнике.

Заметка из «Учительской газеты» от 9 мая 1953 г.:

«Тысячи ленинградцев — школьники, учителя, студенты, рабочие, люди разных возрастов и профессий — посещают в эти дни Исторический музей, знакомятся с многочисленными документами, произведениями изобразительного искусства и другими реликвиями, рассказывающими о всемирно-исторической победе советского народа в Великой Отечественной войне, о массовом героизме советских людей. Группа студентов Государственного педагогического института имени Герцена совершила в эти дни экскурсию на теплоходе по Неве и Финскому заливу. С большим интересом слушали студенты рассказ экскурсовода об участии моряков Балтики в Великой Отечественной войне. <���…> В честь праздника Победы школьники организуют вечера, на которые приедут участники Великой Отечественной войны. Ребята встретятся с героями — танкистами, артиллеристами, моряками. Гости поделятся со школьниками своими воспоминаниями, расскажут о том, как мужественно и стойко защищал советский народ свою любимую Родину».

Гебхардт анализирует превращение праздников, бывших ранее вехами жизненного цикла и особенными событиями в жизни сообществ, в коммерческие мероприятия-«ивенты» (events), в которых по сути одна и та же форма наполняется организаторами различным «контентом». Эта тенденция давно уже охватила и русскоязычное пространство, где профессия «ивенторов» со своими ассоциациями и школами выполняет задачи, ранее закрепленные за «клубными работниками».

Развивая теорию Кайуа, Дэн Стоун рассматривает трансгрессию и экстаз, которые для Кайуа характеризуют традиционные праздники и современные войны, как отличительную черту не просто войны, но конкретно геноцида, для которого характерна безудержность при одновременном соблюдении четких ограничений. Как бы мы ни относились к этим и подобным интерпретациям, попытки определить место конкретных праздников, отмечаемых в определенную эпоху, среди других сакральных практик представляются мне более продуктивными для понимания смысла тех или иных праздничных ритуалов, нежели глобально-функционалистские антропологические подходы вроде теории миметического желания, жертвоприношения и козла отпущения Рене Жирара.

См. статью Алексея Ластовского в настоящем сборнике.

Провозглашено в 2009 г. Европейским парламентом Днем памяти жертв нацизма и сталинизма.

Под «расширением» я здесь подразумеваю понятие «aggrandissement», взятое из социологии режимов оправдания Лорана Тевено и Люка Болтански. Речь идет о представлении частных забот и конфликтов как имеющих универсальное значение через связывание их с теми или иными порядками величия (принципами оценки ситуаций).

К примеру, финансируемые Кремлем движения вроде «Сути времени».

Cм. статью Екатерины Махотиной в настоящем сборнике.

Наряду с мероприятиями на Красной площади (где состоялся традиционный парад), Тверском бульваре, Тверской, Лубянской и Театральной площадях, в Камергерском переулке, на ВВЦ, в Измайловском парке, в Коломенском парке.

Статья подготовлена в рамках проекта «Историческая память как социальное пространство конфликтов и солидарности», грант НШ-2753.2014.6 Президента Российской Федерации для государственной поддержки ведущих научных школ Российской Федерации. Часть полевых материалов собрана в рамках исследования, осуществленного по гранту NCN 2011/01/D/HS6/01971. Я благодарю сотрудников Центрального музея Великой Отечественной войны за предоставленные фотографии, документы и информационные бюллетени, освещающие историю создания и деятельность музея на Поклонной горе.

«Напрасно ждал Наполеон, / Последним счастьем упоенный, / Москвы коленопреклоненной / С ключами старого Кремля: / Нет, не пошла Москва моя / К нему с повинной головою. / Не праздник, не приемный дар, / Она готовила пожар / Нетерпеливому герою»

«В десять часов утра 2-го сентября Наполеон стоял между своими войсками на Поклонной горе и смотрел на открывавшееся перед ним зрелище… Блеск утра был волшебный. Москва с Поклонной горы расстилалась просторно со своей рекой, своими садами и церквами и, казалось, жила своей жизнью, трепеща, как звезды, своими куполами в лучах солнца. При виде странного города с невиданными формами необыкновенной архитектуры Наполеон испытывал то несколько завистливое и беспокойное любопытство, которое испытывают люди при виде форм не знающей о них, чуждой жизни. Очевидно, город этот жил всеми силами своей жизни. По тем неопределимым признакам, по которым на дальнем расстоянии безошибочно узнается живое тело от мертвого, Наполеон с Поклонной горы видел трепетание жизни в городе и чувствовал как бы дыхание этого большого и красивого тела».