Яков Алексейчик - Белорусская промашка Лаврентия Берии

Второй телефонный звонок поступил 12 июня — в день принятия постанов­ления “Вопросы Белорусской ССР”. Зимянину было предложено явиться на беседу “в понедельник, 15 июня 1953 г.”. Она состоялась вечером, длилась около двадцати минут и вновь началась с уточнения, как Зимянин попал на работу в Москву. После этого Берия заявил, что “решение о моём назначении в МИД было ошибочным, неправильным, не мотивируя, почему”. Ответ по принципу “моё дело солдатское”, вопрос решал ЦК, а он, Зимянин, должен не рассуждать, “правильно ли это или неправильно, а выполнять решение, как и всякое другое”, вызвал иной вопрос “лубянского маршала”: почему “бе­лорусы удивительно спокойный народ. На руководящую работу их не выдви­гают — они молчат, хлеба дают мало — они молчат. Что за народ белорусы?” Зимянин, как он пишет, ответил, что “белорусы — хороший народ”, добавив при этом, что в то время он не знал, “с каким заклятым врагом партии и на­рода” имеет дело, потому “принял эти слова как произнесённые не всерьёз (так в тексте. — Я. А.)”. Затем ему последовал вопрос о том, как недавний второй секретарь ЦК КПБ оценивает Патоличева. Не дав сформулировать от­вет, “Берия прервал меня, сказав, что я напрасно развожу “объективщину”, что Патоличев — плохой руководитель, пустой человек”. Затем он сообщил, что “он написал записку ЦК КПСС, в которой подверг критике неудовлетвори­тельное положение дел в республике с осуществлением национальной поли­тики, а также с колхозным строительством. Кратко пересказав содержание записки, Берия заявил, что надо поправлять положение, что мне предстоит это делать”.

А далее последовало весьма серьёзное предупреждение и не менее серь­ёзная рекомендация. Предупреждение, сообщал Зимянин, состояло в том, что на новой работе он “не должен искать себе “шефов”, чем, по мнению Бе­рии, грешили его предшественники. Попытки отделаться общими словами, что “шеф” в партии есть один — Центральный Комитет”, не были приняты, “Берия вновь заявил мне, чтобы я не искал себе “шефов”. Притом, уточняет Зимянин, это уже прозвучало весьма резко, как явная угроза, потому при­шлось ответить, что он учтёт этот совет. А рекомендация состояла в том, на кого должен будет опираться новый первый секретарь ЦК КПБ: “Надо под­держивать чекистов, у них острая работа, а долг чекистов — поддерживать Вас”. Притом Берия подчеркнул это дважды. Затем пересказал основные по­ложения записки, посвящённой белорусским делам, о которой Зимянин ещё ничего не знал, сообщил, что уже назначен новый белорусский министр вну­тренних дел, в третий раз посоветовал не искать себе “шефов”. На этом раз­говор закончился. Подробно с той запиской Зимянина познакомили в секре­тариате Берии.

Зимянин не скрывал, что был не на шутку встревожен. Ведь даже записку ему показали не в ЦК КПСС, а в МВД, потому в Минске её “никому не огла­шал, а после Пленума ЦК КП Белоруссии отправил её в Канцелярию Президи­ума ЦК КПСС”. В то же время можно не сомневаться, что он понимал, что вы­бора у него нет, тем более что принятое постановление Президиума ЦК КПСС уже делало его фактическим главой ЦК КПБ и БССР. Ровно через месяц ему пришлось пояснять: “После разоблачения Берия Президиумом ЦК КПСС я со­знаю, что шаги, предпринятые Берия по отношению ко мне, были провокаци­онными от начала до конца, а ознакомление с его запиской — попыткой подку­па или шантажа, разобраться в которой я вовремя не сумел. Глубоко сожалею, что оказался в таком положении. Но Берия я раньше не знал — никогда не был у него, не знал подлых повадок этого предателя, относился к нему, как к вид­ному государственному деятелю. Только узнав, что Берия является злейшим врагом партии и народа, я понял, насколько подлым является этот иезуит, на­сколько подлым было и его отношение ко мне лично, раз и меня он пытался запятнать”. В завершение Зимянин заверил: “Заявляю Центральному Коми­тету КПСС, что никогда ничего общего с врагом партии и народа Берия не имел, честно боролся и буду бороться за дело нашей Великой Коммунистиче­ской партии до последнего дыхания”. А тогда, после вечерней беседы, он сразу же уехал в Минск готовить доклад и Пленум. Вслед за ним была почтой отправлена записка.

Через много лет Зимянин жаловался, что его “тогда просто загнали из Москвы в Минск” по партийному правилу “надо”. Но за дело он взялся до­вольно рьяно. Впрочем, иного пути у него и не было. Готовился доклад, проводились совещания с активом, в срочном порядке подбирались новые кадры для замены тех, кто должен был так же срочно уйти. Вопрос о том, ка­чественной ли будет предстоящая замена, похоже, не всегда стоял на первом месте. Важна была сама замена. Вот как уже на Пленуме об этом говорил первый секретарь Волковысского райкома партии А.Ф. Бурлаков: “Подобрано и утверждено в бюро райкома 6 человек из местных, в том числе два заве­дующих отделами. Новый состав аппарата будет иметь 65 процентов белору­сов, 30 процентов русских, 5 — иной национальности”. При этом Бурлаков признал, что “мы взяли в аппарат молодых коммунистов, принятых в члены партии в 1953 году”, что “у них нет никакого опыта руководящей работы”. В этом же направлении “мы ведём работу по советским, сельскохозяйствен­ным, заготовительным и финансовым кадрам”.