Аким Волынский - Раскол в радикальной журналистике шестидесятых годов

Для Антоновича ясно, что критика, видевшая в Тургеневе прогрессиста, просто ошибалась в объяснении его прежних произведений, внося в них свои собственные мысли и понятия, не свойственные их автору. Тургенев направил стрелы своего таланта, против того, чего он в сущности не понял. Он слышал разнообразные голоса, наблюдал оживленные споры, но в своем романе он умел коснуться только верхушек тех явлений, которые совершаются в современном русском обществе. Это произведение слабое во всех отношениях. Обозрев его с разных сторон, Антонович приходит к следующему решительному выводу: вот художество, которое действительно заслуживает, если не отрицания, то порицания, коль искусство, не стоящее никакого сочувствия. По силе таланта, по значительности содержания, «Отцы и дети» ничем не отличаются от романа Аскоченского Асмодей нашего времени. «Говорим совершенно искренно и серьезно и просим читателя не принимать наши слова в смысле того, часто употребляемого приема, расписывается Антонович, посредством которого многие, желая унизить какое-нибудь направление или мысль, уподобляют их направлению и мыслям Аскоченскаго» [3]. Антонович читал Асмодея в то время, когда Аскоченский еще ничем не заявил себя в литературе и когда «Домашней Беседы» еще не существовало, и читал его с полным беспристрастием, без всяких задних мыслей. И вот теперь впечатление, произведенное на него «Отцами и детьми», поразило его чем-то давно пережитым, сам Базаров представился ему знакомою фигурою. «Отцы и дети» – это, одним словом, новый «Асмодей» шестидесятых годов.

В течение 1862 г. в «Современнике» не появлялось ничего, более характерного и интересного в литературном отношении. Несколько небольших статей Чернышевского и полемическая распря Антоновича с Юркевичем, Тургеневым и Косицею – вот и все, чем ознаменовал свое существование «Современник» в этом году. Но слава журнала была тогда еще в своем зените, его враждебные стычки с многочисленными противниками приобретали характер всероссийских событий. А время надвигалось мрачное, озаренное кровавым блеском пожаров, встревоженное суровыми угрозами молодой России. Эпоха, начавшаяся смелыми либеральными реформами, могла вдруг, не справившись с натиском новых, свежих брожений, выродиться в тяжелую, гнетущую реакцию. От печати требовался особый политический такт, чтобы дать бодрость настоящим работникам на поприще прогресса. Общество, дорожившее реформами и имевшее право надеяться на дальнейшее движение по пути либеральных усовершенствований, должно было суметь сохранить равновесие и, переработав все свои брожения, дать усиленный ход новым, точным программам. Это было время настоящего политического испытания для культурных сил русского государства. Но, к великому несчастью, не все оказалось на высоте исторического момента. Журналы, не воспитанные ни в какой серьезной политической школе, не привыкшие принимать участие в гражданской жизни страны, влияя на ход вещей вескими, продуманными и последовательными аргументами, с одной стороны холопствовали перед всякими темными силами, предостерегали правительство против увлечений широким делом освобождения, с другой стороны – неистово метались друг на друга, затевали бесцельные, безобразные полемические вакханалии и, в горячке минутных страстей, оставляли без разъяснения настоящие пункты политического разногласия. Среди дыма и огня молодого журнализма дело, темное дело, делали только те, которые разжигали заносчивыми вызовами партийные споры и пользовались ими для своих скрытых целей, чтобы в решительную минуту, круто натянув вожжи, повернуть разбежавшихся коней в глухую сторону реакции. Влияние Каткова входило в курс жизни…

Майская книга «Современника» была последней книгой журнала в 1862 г. В заключение своей ежемесячной летописи «Современная хроника России», в июньской книге «Отечественных Записок», известный в то время пылкий публицист С. Громека писал: «Окончив эту летопись, мы прочитали объявление о прекращении на восемь месяцев журналов Современник и Русское Слово. Официальное известие не объясняет, за что именно обрушилась кара на эти два журнала, оно сообщает кратко, что, на основании вновь вышедших временных цензурных правил, министр внутренних дел и управляющий министерством народного просвещения, по „взаимному соглашению, признали нужным сделать такое распоряжение“. Далее, говорит Громека, Аксаков лишен права на издание газеты „День“, и это последнее распоряжение вызвано неисполнением со стороны Аксакова цензурных правил. „Аксаков сам добровольно лишил страну своего полезного и честного голоса“. Итак, не стало трех изданий, из которых два – „Современник“ и „День“, совершенно противоположны друг другу по духу и направлению. Славянофилы, пишет Громека, могут лишиться последнего средства „открыто защищать свою теорию о любовном соглашении общества с государством и бесполезности каких-бы то ни было гарантий“, умеренные либералы и консерваторы „лишаются в течение восьми месяцев права бороться с мнениями крайних прогрессистов…“» [4]. «Отечественные Записки» выразили сожаление, что два видных журнала исчезли именно в то время, когда в литературе завязалась с ними серьезная полемика, а Косица, верный своей насмешливой манере, трактует это событие в более или менее игривом тоне. Его счастливому настроению нанесен удар. При его, всем известной, любви к чтению, при его страсти к литературным наблюдениям, отсутствие двух названных журналов не могло не показаться лишением. Из солнечной системы наших журналов, пишет Косица, исчезли две планеты… [5].

Читать дальше