Андрей Рудалёв - Никто кроме нас. Статьи о стране и народе

Вот поэтому сейчас и произошло все наоборот. При нашей открытости миру реальной и сетевой, при том, что о пресловутом «железном занавесе» уже никто и не вспоминает, мы становимся все более провинциальными, мы сами уже ощущаем себя мировой периферией, этаким гигантским захолустным дачным поселком, в котором можно навсегда завязнуть или, если повезет, вырваться в большую жизнь.

Мы разорваны между временем и пространством. Будущего практически не видим, разве что кликушествуем о грядущих катаклизмах и развале всего и вся. Настоящее – как правило, воспринимается за ошибку, историческую перверсию, насмешку судьбы, где все мелко и ничтожно. Главный объект приложения сил – прошлое. О нем можно с нежностью ностальгировать или обрушиться на него с проклятиями, но так или иначе безэмоционально к нему не относимся. По сути, часто живем им одним.

Наше пространство – так же переживается ущербным. Мой Северодвинск теперь – это исключительно место, где заканчиваются рельсы, отсюда следует уносить ноги под любым предлогом. Недавно был в Саратове и там у местных проскочила реплика, что это умирающий город. Но какой же он умирающий, почти миллионник, красавец, раскинувшийся на берегу прекрасной Волги?!..

Опять же из детства: тогда мы смеялись над «тупыми» американцами, которые не знают, где находится та или иная страна. Но теперь мы сами в своей стране отчетливо знаем лишь несколько топонимов. Отлично понимает: вот Питер, вот Москва, все остальное – полулегендарные места, куда можно путешествовать, но жить совершенно не перспективно. Выбор вариантов ограничен, сами не знаем своей страны и все ее пространство подсознательно оцениваем с точки зрения близости к столицам. Для любого молодого человека, который мечтает в жизни чего-либо добиться, сейчас возникает только несколько стереотипных вариантов: те же столицы, ну и джек-пот – это заграница – райские кущи, где нужно учиться, трудиться и жить власть. Других вариантов практически нет, их никто не видит и не предлагает. Совершенно дико бы воспринималось, если выпускник школы мечтал бы учиться не в Москве, а, например, в Нижнем Новгороде, Омске, Новосибирске, Владивостоке. Также из разряда невероятного, если блестящий выпускник престижного вуза вдруг вознамериться ехать в тот же Северодвинск. Сейчас для нас это вовсе не варианты судьбы, мы запрограммированы на совершенно ограниченный набор. Вся эта ограниченность и производит провинциальную психологию, которая питается нашим нигилизмом к своему времени и пространству, нашим ощущением своей потерянности, не включенности в общую жизнь. Поэтому и все твердим о вырождении, измельчании, вымирании, о необратимости всех этих процессов и ощущаем полнейшую пустоту, как девочка Алина из города Сапожок в повести Романа Сенчина «Чего вы хотите?». Она то и дело пишет полные безнадеги письма своей московской подружке, которая начинает понимать: «Одно дело Москва – пусть тяжелый, огромный, опасный город, но с массой возможностей, а другое – какое-то захолустье, три улицы и два светофора, и никаких реальных надежд оттуда выбраться. Край цивилизации, который постоянно грызет дикость и мрак». А ведь в эту «дикость и мрак» мы сами себя настойчиво загоняем, быть может, с целью избавления от детских страхов, но ведь пора бы уже и взрослеть. «Новой» России больше двадцати, а она до сих пор борется со своими детскими кошмарами, живет прошлым и не может набраться духа всмотреться вперед…

У прозаика Натальи Ключаревой есть давний рассказ «Один день в Раю». Рай – это заброшенная умирающая деревушка, в которой круглый год живет только бабка с козой. Ну и летом несколько человек приезжает. Герой купил там за ящик водки домишко с картой страны на стене. Карта истлевшая, достигшая своей поздней осени. От нее периодически отлетают сами собой куски: вначале «у России отвалился Дальний Восток», затем пожухлой листвой с дерева Камчатка, потом кусок Таймыра, Якутия, юг Сибири и так далее. В финале рассказа остатки карты падают со стены.

Сейчас не буду рассуждать о прозрачной символике этого образа. Говоря о том глобальном раскладе, многие вглядывались в карты, в рубцы, обозначившиеся на теле некогда большой и единой страны. Этот же рассказ вспомнился после одного наблюдения, связанного с географическими, политическими и прочими картами. Помню в детстве эти карты земного шара, но чаще Родины, сопровождали повсюду. Карты висели на стенах многих квартир, иногда были там вместо ковра. Или в отцовском гараже. У меня вообще было ощущение, что они присутствуют повсеместно. Ее контуры всегда были перед твоими глазами и, подойдя к стене, ты мог посмотреть, например, где находится Бодайбо, о приисках которого пел Высоцкий, или, к примеру, увидеть Свердловск нынешний Екатеринбург, Петропавловск-Камчатский. Тот самый, о котором радио постоянно передавало, что там полночь, когда у нас день в самом разгаре.