Андрей Рудалёв - Никто кроме нас. Статьи о стране и народе

Человек – звучит гордо.

Все в гайдаровской повести начинает жить новой жизнью и даже дома построили новые на новом месте. Безликий разъезд №216 переименовали в станцию «Крылья самолета». Жизнь обрела стремительность. Полет. Гайдар пишет, что Ваську: «не пугала эта быстрота – она увлекала, как стремительный ход мчавшегося в дальние страны скорого поезда». Не только его одного, многих. Все пришло в движение.

Прежний мир стремительно менялся. Раньше было пусто, изредка гоготали гуси, а теперь – грохот, звон, треск работы, жизни: «Дальние страны, те, о которых так часто мечтали ребятишки, туже и туже смыкали кольцо, надвигались на безымянный разъезд №216. Дальние страны с большими вокзалами, с огромными заводами, с высокими зданиями были теперь где-то уже не очень далеко».

Раньше здесь царила скука и пустота. Уезжала молодежь, так как не было работы, перспектив, как это в свое время сделал брат Павел. Он работал слесарем где-то «очень далеко», но теперь возвращается с семьей, узнав, что здесь кипит работа, новая жизнь. Дальние страны возвращаются. Мать, которая когда-то жалела о посаженных огурцах, которые пришлось бросить из-за переезда, теперь радуется возвращению старшего сына.

В финале произошла трансформация и таких фундаментальных понятий как жизнь и смерть. Параллельно происходит праздник закладки корпуса нового завода и похороны убитого председателя. И на этих похоронах были выступления о том, что без усилий, без борьбы, без жертв «новую жизнь не создашь и не построишь». Эта устремленность в будущее у Гайдара преображала и саму смерть, которая казалась преодоленной, вместо нее – новая жизнь и на похоронах говорили о новом заводе.

Будто слышится пасхальный возглас: «Смерти больше нет!»

Важно еще и то, что в итоге этого глобального преображения создалось ощущение единого целого: «все это частицы одного огромного и сильного целого, того, что зовется Советской страной».

В финале ребята наблюдают скорый поезд, который через преображенный переезд пролетел в далекую Сибирь, осваивать и дальние страны.

Движущая сила преображения – устремленность в будущее, на разрыв пространства, устремленность в дальние страны, которые становятся ближними и изменяют все окружающее.

Учитель Служкин говорит об Австралии, о возможности чуда на фоне покрывающейся коркой льда безмятежной реки, сидя на покоящемся, ржавеющем бездвижном речном суденышке. Мир этот, будто засасывает воронка прошлого, покрывает все ржавчиной, леденит, преграждает перспективы. Наступает зима. А зимой, как мы помним у Гайдара: «очень скучно. Разъезд маленький. Кругом лес. Заметет зимой, завалит снегом – и высунуться некуда». Вот поэтому и понадобилась весна и поход учителя со школьниками. Но что дальше?

Мы буксуем в прошлом, ветхом. Вместо движения вперед страна стала свертываться в прошлое, прятаться в него, идти назад. Она потеряла дело. Превалирует примитивная экономическая логика женщины, жалеющей посаженные огурцы, которые пришлось оставить. С заводом – не известно что будет, а огурцы – они вот, в наличности. Быстрые понятные средства к существованию. Мужчины бегут в дальние страны в поисках лучшей доли, расползается пустота, свертывается пространство, как и мельчают амбиции людей, их чувство собственного достоинства, гордость. Они перестают мечтать о большом и всматриваться в небо. Чаять преображения мира.

Служкин у Велединского-Иванова пребывает в ожидании большого дела, он готов к нему, готов служить. У Гайдара представлено это большое дело и показан вектор движения вперед, чтобы преобразить настоящее, сделать далекое близким.

Служкин ждет дальние страны. Придут ли они? Начнет ли кружить аэроплан или и дальше будет наступать пустыня?

Отлично помню, что в детстве, которое можно хронологически обозначить первой половиной 80-х, любой гул самолета в воздухе всегда заставлял думать: свой или вражий. Конечно, по одному гулу это точно определить было невозможно, поэтому каждый раз с замиранием ожидал услышать невообразимый грохот и увидеть гигантский смертоносный гриб, который бы разрастался вширь и вверх на территории завода в паре километров от дома, засасывая в себя силы и энергию всего живого. Тогда практически наверняка знал, что если не сегодня, то завтра, через месяц или год, но он обязательно вырастет на моих глазах и иного другого варианта быть не может. И это было бы последнее мое видение: прекраснейшая картина атомного взрыва, который поставит точку на всем. Летом в деревне чувствовалось определенное облегчение. Все-таки за сто пятьдесят километров от города, здесь, как в бомбоубежище, надежно, грибу не нужная моя река с озером, мой лес с полями, здесь других грибов в избытке. Но там в городе остались мои близкие, самые дорогие…