Сергей Пациашвили - Манифест непосредственности

Таким образом, здесь мы видим совершенно иное понимание справедливости, нежели то, которому нас учит гуманизм Просвещения. Тот самый гуманизм, который породил такую нелепость, как права человека, и который сегодня берётся доказывать нам, что является вообще единственным гуманизмом. В то время как весь гуманизм Просвещения является лишь плагиатом, причём далеко не самого лучшего качества. Плагиатом в первую очередь гуманизма Возрождения. Эпоху Возрождения зачастую рассматривают, как предшественницу эпохи Просвещения, и даже уничижительно называют её премодерном, в то время, как правильней было бы модерн называть поствозрождением. Возрождение – это время великих, грандиозных проектов, это время крупных людей и больших планов. В ироничной форме этих людей показал в своём романе «Гаргантюа и Пантагрюэль» Франсуа Рабле, изобразив их великанами. Возрождение – это непосредственность и война за свободу творчества. Просвещение вынашивает мечту о идеальной бюрократии, которую ещё не иначе как по своему слабоумию называет почему-то республикой. Просвещение лишь дорабатывает, детализирует, эксплицирует мегапроекты Возрождения, делая полёт мысли всё более мелким. Гуманист Возрождения – это творец, и свобода для него в первую очередь – свобода творчества, не скованная рамками специализации. Гуманист Просвещения – это специалист, для которого главная свобода – это свобода раз в четыре года ставить галочки на бюллетенях во время выборов и публично ругать власть. Именно Просвещение создаёт все возможные политические идеологии, особенно три указанных выше порождения французской революции: либерализм, коммунизм и национализм. Возрождение в политических идеологиях не нуждается. Вместо идеологии оно использует философию. Просвещение рассматривает знание как высшее благо, а невежество как источник всех зол. Философия выше такой противоположности между знанием и невежеством, она представляет собой полузнание. Платон отводит философии место ровно посередине между мудростью и невежеством. Для Возрождения художественный, эстетический инстинкт заполняет проблемы в знании и формирует особого рода интуицию.

Доказать, что Просвещение, модерн не является продолжением Возрождения, на самом деле, можно легко. В частности, на примере живописи. Нужно сказать, что живопись, как самостоятельное искусство и появляется только в эпоху Возрождения. Если мы мысленно перенесёмся в Средневековье или даже в Античность, то мы увидим, что живопись там как таковая мало чем отличается от первобытной наскальной живописи. Даже средневековые иконы не отличаются натурализмом и тоже в художественном плане довольно примитивны, а правильнее сказать – наивны. Наивная живопись. То есть с момента появления наскальной живописи на протяжении тысячелетий и даже десятков тысяч лет живопись как искусство практически не развивалось. Развивались другие виды искусства, такие как архитектура, пластические искусства, в которых до сих нет равных древним грекам. Но живопись всегда оставалась примерно на одном и том же уровне наивной живописи вплоть до эпохи Возрождения. В эпоху Возрождения впервые в истории была изобретена перспектива, то есть именно в эту эпоху научились переносить на плоскость пространственные изображения. Последствия этого изобретения трудно переоценить, особенно сегодня, в 21-ом веке, где вся культура основана на этом искусстве перспективы. Мониторы компьютеров, фотография,, телевизоры, кинотеатры, голограммы были невозможны без этого изобретения эпохи Возрождения. И что мы видим в живописи модернистов, к которым примыкают и постмодернисты? Возвращение к наивной живописи, постепенное настойчивое изживание перспективы. С одной стороны, мотивация подобных примитивистов, кубистов, футуристов, экспрессионистов и пр. вполне понятна. Они были художниками в тот век, когда уже появилась фотография, а затем и кинематограф. И существование живописи было уже под вопросом. В искусстве перспективы фотография и видеосъёмка значительно превзошли живопись, в частности, научились переносить не просто объёмные изображения на плоскость, но движущиеся объёмные изображения, чего, конечно, в эпоху Возрождения не умели, хоть прототипы подобного и были.

И вот, оказавшись в такой непростой ситуации художники начинают отказываться от перспективной живописи и возвращаться к той живописи, которая была до эпохи модерна, к примитивным художественным формам. Это называлось «искусство ради искусства». Но важно понять, что ни Леонардо да Винчи, ни Рафаэль, ни Иероним Босха не занимались искусством ради искусства. Их искусство было ещё и наукой, и, можно сказать, ставило себе как раз целью появление фотографии и кинематографа. Да и вообще, можно сказать, что в исторические эпохи, которые в качестве главной ценности превозносили свободу творчества, искусство и наука всегда были неотделимы друг от друга. Поэтому форма произведений живописцев Возрождения не менее важна, чем их содержание. Для живописи модерна содержание уже важнее формы. Форма становится снова примитивной, а содержание становится понятно зачастую только из названия полотна. Что опять же соответствует наивной живописи. В Средневековье и раньше живопись служила лишь декоративным дополнением к другим искусствам. Например, древние греки делали цветными свои бюсты и скульптуры. Или раскрашивали стены храмов, посуду и т.д. Живопись сама по себе не была искусством, хотя в античности наивная живопись пытается выделиться в самостоятельное искусство. Аналогичная ситуация происходит с искусством модерна, которое снова возвращает нас в Средневековье. Но модернисты, занимаясь искусством ради искусства, ещё полагают, что спасают самостоятельность живописи. Постмодернисты уже не питают таких иллюзий и просто делают живопись дополнением к другим видам искусства. Так рождается постмодернистский жанр, известный как коллаж. Иными словами, если модернисты возвращают живопись к примитивной эпохе по её форме, то постмодернисты оставляют форму, но возвращаются к примитивности, а точнее, несамостоятельности содержания.