Сергей Пациашвили - Манифест непосредственности

Та же самая история и с гуманизмом. Впервые античное понятие humanus возвращает в обиход именно Возрождение. Здесь нет ещё никаких прав человека, идей эмансипации рабочего класса и прочей сентиментальности. В Античности home humanus – это тот, кто не является home barbarus. То есть, не является варваром. Человечность – это честность, и она возможна исключительно только между честными людьми. И речи не идёт там о любви к ближнему, это скорее ницшеанская любовь к дальнему, договор между сильнейшими, а не сострадание к слабым. Никакого человечества, никакой общечеловечности. В наше время к пониманию справедливости эпохи Возрождения больше всего приблизился в своих трудах американский мыслитель – Ролз, который провозгласил, что справедливость – это честность. Под честностью понимается правдивость, нелживость участников общения. По сути, Ролз лишь повторяет базовый принцип римского права, который в своём время описал Цицерон: «Fundamentum iustitiae fides, id est dictorum conventorumque constantia et veritas». Что в переводе означает: право основывается на доверии, то есть на точном, правдивом соблюдении обещаний и договоров. Это же понимание справедливости, по сути, лежит в основе древнегреческого полиса. Граждане полиса равны между собой, причём сразу в нескольких аспектах, таких как исономия, исегория и исополития. Кроме того полис предполагал, кроме всего прочего, ещё и относительно имущественное равенство между гражданами. В идеальном полисе Платона и вовсе нет частной собственности у двух высших классов общества. Но при этом древние греки не питали иллюзий о всеобщем равенстве людей, отдавая себе отчёт в том, что для существования справедливости нужно ещё создать условия для этой справедливости, условия, при которых в общении между представителями высшей власти не было бы никакой субординации. И большее право на эту справедливость имеют те, кто непосредственно приложили руку к её возникновению и трудятся на благо поддержания её существования. Иными словами, человечность – это не для варваров. Человечен тот, с кем можно договориться, заключить договор, человечность – это способность договариваться, способность обещать.

К слову, гуманизм Просвещения исходит из совершенно противоположной точки зрения, будто бы люди с чего-то вдруг равны уже сами по себе, естественно, а искусственные институты создают неравенство, то есть субординацию. Так, Руссо, например, полагает, что в естественных условиях люди равны между собой, а вот появление частной собственности создаёт неравенство. Но бытийная непосредственность как раз приводит человека к пониманию, что справедливость является привилегией. Древние греки, ровно как и римляне и гуманисты Возрождения хорошо понимали, что человек – существо творческое, творящее. А творчество – это всегда ложь. Создавая что-то новое, то, чего прежде не было, человек просто не может не лгать. Можно, конечно, создать общество, которое будет основано исключительно на взаимной честности, но вряд ли такое общество можно будет назвать человеческим. Через какое-то время оно и вовсе перестанет нуждаться в каком-то письменном или устном договоре и будет действовать только согласно инстинкту, как животное стадо. А чтобы человек оставался человеком, он должен лгать. Налицо противоречие между естественной склонностью человека ко лжи и честностью, как источником права. Противоречие, которое Ролз решить не в состоянии, а римляне с ним прекрасно справлялись. По их понятиям справедливость – это не только честность в понимании Ролза, это ещё и честь, или, выражаясь понятиями римляне – bona fides, добросовестность. Как верно заметил Ницше: «Человек, который стремится всегда и со всеми быть правдивым, в конечном итоге придёт к тому, что он всегда лжёт». Добросовестность можно рассматривать как основу честности, как то, что создаёт честность, задавая ей рамки, определённую меру, которая позволяет всегда быть честными с одними, и быть честными или нечестными с другими в зависимости от ситуации. Очень характерно, что у римлян совесть и добросовестность были ключевыми понятиями права, но совершенно не было понятий угрызений совести. Появление нечистой совести, угрызений совести можно рассматривать как семантическую, юридическую ошибку христианства. В современном западноевропейском праве нет чёткого критерия добросовестности, судьи и прочие правоохранители понимают его интуитивно, а любые попытки в рамках публичного права дать формальное определение добросовестности оборачиваются провалом. Добросовестность – это элемент частного права, и единственный чёткий его критерий – это иерархия, которая складывается непосредственно, без субординации. Критерий добросовестности прежде всего необходим, чтобы уходить от буквального, формального исполнения договора, который может быть ловушкой, как нередко и бывает в капиталистических договорных отношениях. В право это понятие входит после того, как проконсул Квинт Муций Сцевола издал указ, по которому велел отказывать в иске всем сделкам, заключённым не по доброй совести. Даже если текст договора и заключение сделки идеально соответствуют форме, но по сути носят мошеннический характер, по такому делу не может быть никакой судебной защиты. Это говорит в первую очередь о том, что для римлян важен не размер долга, а важен сам факт выплаты долга, факт возмездия. Выполнение долговых обязательств – это в какой-то мере продолжение права на месть. Если кто-то не может отомстить, он считается слабым и потому не равным другим гражданам. Точное и правдивое соблюдение обещаний и договоров – это элемент возмездия. Сильный человек всегда платит по долгам. Добросовестность – это способность выполнять то, что должен. Римская мораль, таким образом, отказывается ставить вопрос о должном и не должном, о добре и зле так, как ставит вопрос христианская мораль или мораль просвещения. В современной морали главное – это вопрос о добре зле, а не вопрос о долге. Долг подчиняется вопросам о добре и зле и превращается в моральный долг. Для римлянина на первом месте – долг. Договор может быть и злым, например, договор найма киллера. Но это тоже долг, и долг на первом месте. Долг не моральный, а долг по договору. Здесь за гражданином сохраняется право на ложь. С теми, кто не может платить по долгам, можно быть нечестным.