Виктор Чалмаев: С солнцем в крови

"Печаль полей" Сергеева-Ценского - великая поэма о подлинной мощи народной России, о ее близком и грозном пробуждении. Это поэма, чуждая символистскому мифотворчеству. Это чудесная элегия, грустное раздумье над русской действительностью и ее неразвернутыми возможностями.

Молчащие вешние поля... простор, облака над пашнями, густой и бездонный запах чернозема... Силач Никита Дехтянский ощущает эту силу чернозема всей широченной грудью: земля надышала пар, повисший над полями, от нее завязывается причудливая игра стихий небе... И сразу же после этих картин, говорящих о могуществе природы, возникает картина бессилия, запустения, обреченности в барском доме помещика Ознобишина, картина мук его жены Анны. Брак Ознобишина не просто бесплодный. Над ним тяготеет проклятье: шестеро детей родились у Анны мертворожденными, и "с каждыми новыми не удавшимися родами у Анны рос испуг перед тем, невидным".

Смелы и выразительны в поэме краски, передающие эти контрасты!

Ознобишин держит в усадьбе своры охотничьих собак, выезжает на охоту на кабардинце. И на манер былых хозяев имения даже проявляет некую хозяйственную хватку, вкус к прогрессу: в его Сухотинке строится винокуренный завод... Но кому нужна эта "деловитость", свяжет ли она людей, если в центре интересов стоит обреченная семья, стоят люди, от которых весь предметный мир, мощные силы природы словно отодвинулись, отрешились?

Анна живет лишь надеждами на счастливый исход седьмой своей беременности: "Надежды эти были бескрылые, мягкие, робкие, надломленные, но безумно, безвыходно дорогие, и чем меньше их было, тем они были важнее и заметней... Анна часто задумчиво перебирала их, точно монахиня четки..."

Ознобишин не верит в рок, в силу случая, он кажется активным, жизнедеятельным. Он ходит на стройку, говорит рабочим "бог на помочь", прислушивается к сочному чмокающему визгу фуганков, рубанков: "Все хотел поверить в то, что он здесь хозяин, что это он задумал сделать завод, и все хотел поверить, и не было где-то в самой глубине его веры в то, что хозяин здесь он". Вещи, предметы в мире, тем более люди, словно "уловив", что в центр всего поставлен выморочный, безвольный человек, у которого нет будущего, "отвечают" на его суету безразличием, они рассыпаются, утрачивают взаимное притяжение, смысл своего существования. Бессмыслица, случайность всех дел, поступков, зыбкость благополучия все же доходят до Ознобишина, и он не раз, среди прочих бесед, доискивается ответа.

"- А зачем я этот завод строю, ты знаешь? - перебивал Ознобишин.

- Зачем?.. Известно зачем! - с суровым лицом говорил Фома Иваныч.

- Будто знаешь? - вглядывался в него Ознобишин".

"Зазор" между роскошно-красочным предметным миром и внутренней тоской, недоверием к прочности этого мира, своеобразный отлет души - куда? в какую высь? - у Сергеева-Ценского то расширяется, то сужается. В "Печали полей" образуется противоречивейшее сочетание безумной любви к жизни, к ее вещной красоте, с глубочайшей меланхолией, с разобщенностью угасающего рода с миром вещей. Недоверие к жизни порождает самоиронию. И невозможность поверить в прочность своего места в жизни, горькое сознание быстротечности жизни и бесцельности ее.

Печаль самого автора поэмы, часто замирающего среди простора с чисто гоголевским томлением души, тоже стоящего перед всей Русью, обратившей на него "полные ожидания очи" (Гоголь), - полна глубокой веры и надежды. Писатель не говорит прямо, что скрытая сила земли будет разбужена революцией. Но нет места в его помыслах и для "чуда", расколдующего "чары" оцепеневшего Ознобишина. Как к живым обращается он к полям:

"Поля мои! Вот я стою среди вас один, обнажив перед вами темя. Кричу вам, вы слышите? Треплет волосы ветер, - это вы дышите, что ли? Серые, ровные, все видные насквозь и вдаль, все - грусть безвременья, все - тайна, - стою среди вас потерянный и один...

Я вас чую, как рану, сердцем во всю ширину вашу. Только слово, только одно внятное слово, - ведь вы живые. Ведь ваши тоску-глаза я уже вижу где-то, - там, на краю света. Только слово одно, - я слушаю... Нет! Передо мною пусто, и вы молчите, и печаль ваша - моя печаль.

Поля-страдальцы, мои поля, родина моя, - я припал к сырой и теплой груди твоей и по-ребячески крепко, забыв обо всем, целую".

Живые поля - это сам народ, великая страна, которая неизбежно разродится великим деянием, настоящим движением. Поэтому в молчании и покое полей больше энергии, чем в псевдоделовой суете Ознобишина, а в их печали больше светлой надежды... Поразительно емка и гармонична в "Печали полей" взаимосвязь героев и пейзажа: герои как будто входят в пейзаж, как в среду, наполненную таинственной, внешне молчаливой жизнью, входят в стихию, управляющую их судьбой. Села вокруг Сухотинки - это те же грибы боровики, что вытолкнула, вспухая и трескаясь, земля, а "коричнево-зипунные сухотинцы" живут "на земле, из земли; земля и тысячи случаев, то злых, то добрых, чередуясь, правили ими, как они комьями чернозема".