Александр Крон - Дом и корабль

…«А в-третьих, лейтенант Туровцев, вы неплохо усвоили уроки вашего нового друга. О чем вы сейчас думаете? О ваших отношениях с командиром корабля, о ваших отношениях с бывшей любовницей, вы беспокоитесь только о своем душевном покое и ни чуточки не думаете о них самих, а о них, ей-же-ей, стоит подумать, потому что, если отбросить зуд в тех клеточках организма, где у вас помещается совесть, им гораздо хуже, чем вам. А вы вместо того, чтобы помочь им в беде, как это делают художник, Юлия, Туляков, механик и другие настоящие люди, ждете, чтоб они помогли вам обрести внутреннее равновесие…»

Со стороны Ладоги подул резкий ветер, и Митя повернул назад.

…«Ну, хорошо. Что я могу?»

…«То есть как это - что? Ты обязан пойти и сказать…»

…«Хорошо, я пойду. Куда? К кому? Не к Однорукову же? К комдиву? Или, может быть, - к комиссару?»

Митя вспомнил спокойные серые глаза Агронома, его глуховатый тенорок и крепкое пожатие изувеченных пальцев.

«Как я мог о нем забыть?»

Он убыстрил шаги и, только миновав Литейный, вспомнил, что ушел не спросившись. Возвращаться не хотелось, да и времени оставалось в обрез - близился комендантский час.

«Онега» показалась Туровцеву странно притихшей. Коридоры пусты, линолеум влажен, как после утренней приборки, у всех несущих корабельный наряд блестят не только пряжки и пуговицы, но даже носы. В надстройке та же картина: сияние медных ручек и больничная тишина. Митя толкнулся в каюту комиссара и увидел Митрохина. Вестовой был одет в первый срок, выбрит, запудрен. При появлении лейтенанта он вытянулся.

- Где батальонный комиссар?

- Батальонный комиссар на Биржевой, отдыхает, - отрапортовал Митрохин и, видя, что лейтенант недоумевает, пояснил: - После операции.

Митя хотел спросить, после какой операции, но тут же вспомнил разговор Ивлева с Холщевниковым, и досада сменилась восхищением: «Вот чертов Агроном, сказал, будто невзначай, что пойдет с нами в море, - и ведь пойдет». Следующая мысль была: «Он-то пойдет, а вот пойдет ли Виктор Иваныч? Неужели его могут отстранить только потому, что он назвал подлеца подлецом и увез без оформления полтонны ржавевшего на складе металлического лома?»

- А где комдив?

- Наверно, во флагманской, - сказал Митрохин, почему-то шепотом.

Дверь во флагманскую была слегка приоткрыта. Митя постучал. Не получив ответа, постучал еще раз, сильнее.

- Да! - раздался из-за двери властный голос. - Да, да, войдите!

От нерешительности Митя промедлил, и гром разразился:

- Да входите же, черт подери!..

Мите почудился голос Холщевникова. Войдя, он обомлел. Прямо против двери сидел в кресле грузный человек в расстегнутом кителе с контр-адмиральскими нашивками на рукавах, но не Холщевников и даже нисколько не похожий на Холщевникова. Человек был цыгански черен, в особенности черны были брови, очень густые и широкие. Лицо у адмирала было полное, свежее, без морщин, старила его только странная посадка головы - голова сидела на короткой шее не прямо, а с некоторым креном вправо и слегка закидывалась назад. Глаза адмирала сверкали. Митя невольно попятился.

- Нет уж, входите, коли пришли, - рыкнул адмирал. Он застегнул китель, и Митя увидел старый, с облупившейся эмалью орден Красного Знамени. - Кто таков? Зачем?

Митя промямлил свою фамилию.

- Бормочете, - сердито буркнул адмирал, и лицо его исказилось. - Как?!

Туровцев повторил - уже громче - и вытянулся, ожидая разноса. Но разноса не последовало, напряженная гримаса на лице грозного начальника разгладилась и сменилась выражением искреннейшего удовольствия.

- Туровцев?! - радостно закричал он, поднимаясь навстречу.

Митя ожидал чего угодно, только не этого. От удивления он совсем онемел и только неопределенно шевелил губами.

- Ну вот, опять бормочешь, - недовольно сказал адмирал. - Штатская привычка. Моряк должен говорить отчетливо. Хотел за тобой посылать, да мне сказали, что ты ранен. Вот и верь людям. Раздевайся, будем чай пить. С московскими сушками.

Раздеваясь - нарочно очень медленно, - Митя молниеносно решал «торпедный треугольник». Сама судьба посылала ему адмирала. Несомненно, это был тот самый контрадмирал, от которого зависело решение по делу Горбунова. Столь же несомненным было доброе расположение адмирала к скромному лейтенанту. Насчет причины этого расположения Митя не обольщался - все тот же нечаянно сбитый самолет, о котором, как видно, уже протрубили на весь флот.

- Как здоровье молодецкое? - спросил адмирал, когда Митя, повесив шинель на крюк и кое-как пригладив волосы, подошел поближе.