Е Эткинд - Об условно-поэтическом и индивидуальном (Сонеты Шекспира в русских переводах)

На первый взгляд В. Лихачев ближе к оригиналу. Когда он писал, обращаясь к Времени: "Чредою лет и зим над миром пролетая, Будь миру вестником и радостей и бед", это могло показаться похожим на шекспировские строки: "Make glad and sorry seasons as thou fleet'st, And do whate'er thou wilt, swiftfooted Time", - более похожим, чем строки Маршака:

Зимою, летом, осенью, весной

Сменяй улыбкой слезы, плачем - смех...

Но и это, как в случае с Гербелем, внешняя схожесть копии, улавливающей лишь условно-общие, а не индивидуально-поэтические свойства оригинала. Пластичен и конкретен образ Шекспира:

О, carve not with thy hours my love's fair brow,

Nor draw no lines there with thine antique pen.

Маршак, и здесь опускающий общее, свято блюдет гениальную неповторимость шекспировской личности:

Чело, ланиты друга моего

Не борозди тупым своим резцом.

Перевод стихов невозможен без жертв и замен. Определить метод перевода данного мастера - это значит прежде всего определить, чем он жертвует и что заменяет. Маршак жертвует общим, роднящим Шекспира с бесчисленными его современниками, - он сохраняет в Шекспире шекспировское. Может быть, поэтому некоторые из переведенных им сонетов оказались современнее для русского читателя XX века, чем является Шекспир для современного нам англичанина. Он оказался подчас более Шекспиром, чем английский Шекспир, Шекспиром, очищенным от случайного и наносного, сведенным к цепи закономерностей.

Опытный и одаренный поэт К. Случевский, переводивший сонеты для издания под редакцией Венгерова, подошел к Шекспиру ближе, чем его собратья, профессиональные переводчики стихов. 31-й сонет, переведенный им в 1904 году, звучит темпераментно, однако - несмотря на трагический пафос этого стихотворения - с оттенком банальности (если не считать великолепной первой строки):

Твоя прияла грудь все мертвые сердца;

Их в жизни этой нет, я мертвыми их мнил;

И у тебя в груди любви их нет конца;

В ней все мои друзья, которых схоронил.

Надгробных пролил я близ мертвых много слез,

Перед гробами их как дань любви живой!

Благоговейно им, умершим, в дань принес;

Они теперь в тебе, они живут с тобой.

И смотришь ты теперь могилою живой,

На ней и блеск, и свет скончавшихся друзей,

Я передал их всех душе твоей одной,

Что многим я давал, то отдал только ей.

Их лики милые в себе объединя,

Имеешь также ты своим - всего меня.

Перевод Маршака сдержаннее и тверже; он уступает Случевскому в открытом темпераменте, но превосходит его мужественностью и трагизмом, а также отточенностью:

В твоей груди я слышу все сердца,

Что я считал сокрытыми в могилах.

В чертах прекрасных твоего лица

Есть отблеск лиц, когда-то сердцу милых.

Немало я над ними пролил слез,

Склоняясь ниц у камня гробового,

Но, видно, рок на время их унес,

И вот теперь встречаемся мы снова.

В тебе нашли последний свой приют

Мне близкие и памятные лица,

И все тебе с поклоном отдают

Моей любви растраченной частицы.

Всех дорогих в тебе я нахожу

И весь тебе - им всем - принадлежу.

Повторю: Маршак поступает прямо противоположно тому, что делали его предшественники, которые злоупотребляли общими местами и привычно абстрактными "поэтизмами". Для Маршака всего важнее конкретность жеста, физической черты, индивидуального тона. Он ловит в Шекспире эту конкретность, он всячески ее усиливает, подчеркивает, высветляет. При этом он умеет удержаться на уровне тех конкретных деталей, которые не превращают шекспировский сонет в жанровую картинку.

Отчетливость рисунка, точность мысли, логичность ее развития - таковы главные особенности шекспировских сонетов в истолковании Маршака. Ему важна физическая осязаемость изображенного - порой одно счастливо найденное слово сообщает тексту материально ощутимую форму:

По _черточкам_ морщин в стекле правдивом

Мы все ведем своим утратам счет.

А в _шорохе_ часов неторопливом

Украдкой время к вечности течет.

(Сонет 77).

Подчеркнутых слов в оригинале нет, их добавил переводчик. Работа Маршака над сонетами Шекспира не прекращалась - от издания к изданию он неустанно приближал текст к тому, что было его эстетическим идеалом. Порой он вытравлял общие места, усиливал конкретность, зримость, образную определенность, порой уточнял образ, который в ранней редакции страдал смутностью, внутренней неслаженностью - как в следующем примере (сонет 12):

Ранняя редакция

Когда деревья по краям дорог

Роняют наземь блекнущий наряд,