Е Эткинд - Об условно-поэтическом и индивидуальном (Сонеты Шекспира в русских переводах)

Ни гордому столпу, ни царственной гробнице

Не пережить моих прославленных стихов,

И имя в них твое надежней сохранится,

Чем на дрянной плите, игралище веков.

Когда война столпы и арки вкруг низложит,

А памятники в прах рассыпятся в борьбе,

Ни Марса меч, ни пыл войны не уничтожат

Свидетельства, мой друг, живого о тебе.

И, вопреки вражде и демону сомнений,

Ты выступишь вперед - и похвала всегда

Сумеет место дать тебе средь поколений,

Какие будут жить до Страшного суда.

Итак, покамест сам на суд ты не предстанешь,

В стихах ты и в глазах век жить не перестанешь.

Некоторые частности Гербелю удалось сохранить ("...Марса меч"), но сонет под его пером стал мелко-хвастливым и пошлым. Шекспир предстает надменным бахвалом, называющим собственные стихи "прославленными", а гранитное надгробие - "дрянной плитой". К тому же этот, гербелевский, "Шекспир" отличается сентиментальной болтливостью, облеченной в рыхлую стиховую форму, иногда напоминающую романс:

Ни Марса меч, ни пыл войны не уничтожат

Свидетельства, мой друг, живого о тебе.

Н. Гербель удлинил стих - пятистопный ямб он заменил просторным шестистопником; при этом он все же потерял важнейшие черты шекспировской образности:

...your praise shall still find room

Even in the eyes of all posterity

That wear this world out to the ending doom.

Разумеется, нет у Шекспира "прославленных стихов". В подлиннике говорится "this powerful rhyme" - "этот властный, могущественный стих".

Болтливый, дряблый перевод Н. Гербеля ненамного лучше совсем уж далекого от трагической лирики Шекспира перевода Ивана Мамуны:

Нет, мраморных гробниц расписанные плиты,

Вам ввек не пережить хвалебный голос мой!

Нет, песни о тебе не будут позабыты

Как надписи на урне гробовой!

И если бы война низвергла мавзолеи,

А чернь мятежная все зодчество людей,

И тут ни Марса меч, ни грозных битв трофеи

Не тронут памяти прославленной твоей!

Ни смерти не страшись, ни горечи забвенья;

Нет, в памяти людей ты будешь жить всегда;

И слава о тебе пройдет чрез поколенья,

И будет в мире жить до Страшного суда,

Когда, покорная призыву высшей силы,

Прекрасной, как всегда, ты встанешь из могилы.

Оставляя в стороне очевидную поэтическую беспомощность И. Мамуны, обратим внимание лишь на некоторые дикие сочетания: "расписанные плиты", "хвалебный голос", "надписи на урне", "все зодчество людей" и пр. Но вот особенно яркое место: "...грозных битв трофеи не тронут памяти прославленной твоей", - эти полторы строки начисто лишены смысла. И. Мамуна нагромоздил множество общих мест, нелепых, внешне напоминающих подлинник образов и, наконец, лишил сонет его обязательной строгой формы, прибегнув к немыслимому в сонете чередованию шести- и пятистопного ямба.

Вот как зазвучал 55-й сонет у Маршака:

Замшелый мрамор царственных могил

Исчезнет раньше этих веских слов,

В которых я твой образ сохранил.

К ним не пристанет пыль и грязь веков.

Пусть опрокинет статуи война,

Мятеж развеет каменщиков труд.

(When wasteful war shall statues overturn,

And broils root out the work of masonry...)

Но врезанные в память письмена

Бегущие столетья не сотрут.

Ни смерть не увлечет тебя на дно,

Ни темного забвения вражда.

Тебе с потомством дальним суждено,

Мир износив, увидеть день суда.

Итак, до пробуждения живи

В стихах, в сердцах, исполненных любви.

(So, till the judgment that yourself arise,

You live in this, and dwell in lovers' eyes.)

В переводе Маршака отсутствуют некоторые детали, характерные для традиционного стиля "ученой поэзии" шекспировской эпохи. Например, Маршак опустил условного Марса с его мечом. Отбрасывая условную образность, без которой он легко может обойтись - потому, что она является признаком преходящего и, собственно, давно прошедшего общего, условного стиля, Маршак бережно сохранил все черты индивидуального стиля Шекспира. Это, как сказано, и есть важнейшая черта маршаковского метода перевода - жертвовать устарелым, обветшалым, условно-общим в стиле сонетов во имя точнейшего воспроизведения индивидуального, никогда не стареющего. Н. Гербель, как и С. Ильин, держится общего, и Шекспир в его трактовке сереет, приравнивается к никому уже теперь не ведомым сонетистам XVI века или к эпигонам русского романтизма (это очень похожие явления: все эпигоны, как бы ни были различны гении, под которых они подделываются, - все эпигоны похожи друг на друга отсутствием творческого лица). Маршак же прежде всего воссоздает Шекспира как индивидуального поэта, его интересует, так сказать, _не родовое, а видовое, не общестилевое, а личное_, то есть Шекспир-гений. Он проходит мимо "меча Марса", зато передает - или, во всяком случае, стремится передать неожиданную метафору: "...posterity that wear this world out to the ending doom"