Илья Кормильцев: Non-fiction

Корр:Почему, Илья Валерьевич?

ИК:Потому что иная сторона от проявления насилия не откажется никогда.

Воздействием всякого социального инструментария (и медиа тоже!) можно превратить большую часть населения в цивилизованных, мастеровитых, вежливых людей… Винтиков? Да и шут бы с ним! Но это будет винтик с домиком и садиком. С детскими праздниками и прочими радостями. Часть этих кротких винтиков будет владеть тремя языками. Кто-то из них напишет, скажем, «Винни-Пуха». Или «Холодный дом». И — вот что важно — 85 % героев романа Дмитрия Назарова «Скины идут» могут рекрутироваться в эту часть нации. А могут — отринуть с себя прах буржуазности и громить рынки.

Я сомневаюсь, что задача человека как космического субъекта состоит в этом. То, что вы предлагаете, — своеобразная остановка эволюции. Эти идиллии реализуются на ограниченном пространстве на ограниченное время. Все эти садики и детские праздники, которые были, с одной стороны, от 1870-х до Вердена, а с другой, ну, скажем, от 1953 до 1970 года, — они всегда были созданы за счет чьих-то немыслимых страданий.

Обратной стороной этой идиллии была гиперэксплуатация людей, недр и ресурсов другой части человечества. Я не вижу в этой идиллии ни гуманизма, ни венца творения. Я не понимаю, почему это гуманнее, чем революция?!

Чем дальше Кормильцев, тем сложнее становится с ним говорить.

Хотя, казалось бы. Мы и созванивались-то не каждый год. Так, в каждый его приезд в Екатеринбург обычно шли потрындеть обо всем на Плотинку в бар, где почему-то никогда не было посетителей, а единственный бармен смотрел телик, перетирая посуду. Пить текилу и говорить обо всем — идеальное место.

Это совершенно уникальный собеседник — никогда не знаешь, в какую сторону уведет разговор, какой стороной откроется, какую тему тронет случайно или намеренно, а потом вдруг разовьет дальше и больше. И при всем при этом до конца будет четко держать генеральную линию и доносить до самого непроходимого оппонента свои мысли.

Вот, например, этот сборник — отличный портрет Ильи сквозь контекст времени. И портрет его собеседников тоже. А если читать внимательно и сквозь узкий прицел сегодняшнего, можно попытаться представить, как сейчас он отвечал бы на все эти — разнообразные — вопросы: наивные, глупые, глубокие, возмутительные, острые, специфические, философские. И на все — на каждый! — знал максимально точный ответ. Этого сейчас не хватает.

В середине 1980-х имя Кормильцева знали только те, кто был связан со Свердловским рок-клубом. Но уже ближе к концу этого десятилетия из глубокой тени оно начало проявляться, как снимок в ванночке фотографа. Постепенно, но быстро и все четче, все заметней. Вначале это были разговоры только о рок-музыке и «Наутилусе», которые со временем — уже ближе к миллениуму и дальше — перетекают в область литературы и культуртрегерства.

Отточенность фраз и абсолютно точное, почти афористическое высказывание — отличительная черта Кормильцева во все времена, говорит ли он о «металлистах» или музыке, о литературе и персоналиях, о политике в общем и частности — каждый ответ бьет точно в цель.

Для каждого, кто знал Кормильцева и общался с ним лично в той или иной степени близости и откровенности, он — разный. Скорее всего именно такой, каким ему хотелось представляться. Воинствующий оппортунист, невероятный эстет, интеллектуал, антиглобалист или наоборот — человек мира и целой Вселенной, он был отдельной Вселенной, наполненной всем, что ее составляет от непримиримости и эпатажа до эстетства.

Собственно, эпатирующим эстетом он был всегда — и задача того, кто оказывался с ним рядом, состояла лишь в том, принять ли это и как именно.

Он же об этом совсем не заботился и не подсчитывал друзей и недругов. Иногда казалось, что ему вообще все равно, как к нему относятся окружающие. Главным было его отношение к ним. Или отсутствие отношения. И не любили его за это многие. На мой взгляд, это была их проблема. Многим из которых это до сих пор не дает покоя. Ну и отлично! Главное, чтобы не забывали.

«Я хотел бы рассказать от себя так много, что у вас не хватит пленки».

У нас до сих пор не хватает пленки собирать целиком и порознь, по крупицам и целыми слитками то, что когда-либо говорил или писал Кормильцев. А главное — это ответ на вопрос «зачем».

Затем, что ничто из этого огромного наследия не потеряло актуальности.