Илья Кормильцев: Non-fiction

Кормильцев отчасти предсказал себе судьбу. В 1980-х он был известен как рок-поэт и автор песен группы «Наутилус Помпилиус», в 1990-х — как культуролог и автор эстетской телерекламы, а в начале 21 века к нему пришла репутация интеллектуального террориста…

С ним можно не соглашаться, что как раз и делает большинство сотрудников «Новой газеты»; его можно не любить, но единственное, что не получается с Кормильцевым, — не замечать его.

Корр:Илья, готовясь к этому разговору, мы пролистали проспекты вашего издательства и выделили несколько главных ваших тем. Это манипуляция общественным сознанием, потребление наркотиков, нацизм и национализм.

ИК:Давайте начнем с манипуляции массами. Только в этом году мы издали три или четыре книги на эту тему…

Манипуляция массами — это не совсем точное слово, точнее — это приемы изменения сознания. Изменение сознания происходило всегда в процессе развития человека, и ничего страшного в этом нет. Ужасом является изменение сознания против твоей воли, когда субъект вне тебя приватизирует твое право на изменение сознания. До определенного этапа власть не нуждалась в скрытых механизмах воздействия на людей. Необходимость тайновластия возникла тогда, когда широкие массы получили хоть какую-то возможность контроля за властью. То есть с появлением первых признаков демократии в современной ее редакции.

Корр:Вы руководите издательством, даете возможность высказаться людям, призывающим к отнюдь не бархатным переворотам, нацистам, готовым обеспечить себе будущее и отнять будущее у инородцев, проповедникам той свободы, что приходит после выкуренного косячка или марки кислоты. Вы считаете себя инструментом манипуляции сознанием?

ИК:Конечно.

Корр:Если ваше издательство — инструмент, то кто хозяин этого инструмента?

ИК:Хороший вопрос. Нам, конечно, кажется, что мы (смеется). Но до конца я в этом не уверен. Именно поэтому деятельность наша широка. Нам интересно, где и когда мы столкнемся с реальным сопротивлением.

Корр:Сопротивление есть?

ИК:Пока такого, чтобы его можно было бы назвать реальным, осознанным сопротивлением, — нет.

Корр:Поставим вопрос о сопротивлении иначе. Лимонов написал работу «Другая Россия», кусок ее опубликовал в своей газете «Лимонка». В результате газета была закрыта, самого Лимонова арестовали, и написание «Другой России» было частью выдвинутого обвинения. А «Ультра. Культура» издает эту «Другую Россию» — и что, никаких последствий?

ИК:Прошло два года, и команды в отношении Лимонова поменялись: было принято новое решение, как вести себя по отношению к Лимонову. В 1999–2000 годах начали шерстить всю маргинальную политическую тусовку. Не только у Лимонова проблемы были, досталось и Баркашову, просто он не является талантливым, знаковым человеком — вот этого и не заметили. Потом решили, что все это чушь, не там враги, а эти пусть оттягивают на себя какой-то спектр, который все равно будет заниматься этим, но хотя бы будет под контролем.

Корр:А у вас нет боязни, что в госаппарате что-то в очередной раз повернется, щелкнет, и «Ультра. Культуру» назначат в «плохиши»?

ИК:Так мы этого и ждем. Когда мы узнаем, за что нас назначили в «плохиши», — мы поймем, что сейчас максимально не по душе.

Корр:И что тогда?

ИК:Тогда мы сможем более конкретно сконцентрироваться на каком-то идеологическом направлении.

Корр:Раз уж заговорили о Лимонове… Полгода назад вы издали его книжку, где он с яростью и ужасом пишет об обществе, большая часть которого превращается в придатки к станкам, и о том, что русское юношество необходимо спасать от этого. Но почему этот чистенький мир со станком страшнее, чем «анархия — мать порядка»?

ИК:В истории России было мало анархии. Элементы анархии существовали дважды, во время двух революционных периодов — после 1917 года и в 1989–1992 годах, но ведь это была не тотальная анархия: возникали небольшие анклавы, где власть начинали создавать снизу. Так что действительно ли плоха анархия, мы по-настоящему не знаем.

Корр:А вас не пугает насилие, которое всегда связано с анархией?

ИК:Насилие связано с любой властью. Есть какая-то странная иллюзия, что когда действует иерархическая модель управления, то насилия не то что меньше, а оно как бы иного качества. Но когда тебя насилуют, тебе уже не до идеологических убеждений.