Михаэль Лайтман - Шесть пристрастных интервью с каббалистом

А. Д.: Вы убеждены в том, что страдания толкают человечество вперед, а не вызывают жажду отмщения, ненависть?

Да, это так, но не на самом последнем этапе развития. В итоге сильные страдания доводят человека до того, что он согласен на все, чтобы только не испытывать их. У него не остается сил противодействовать.

А. Д.: То, что вы говорите, для меня это очень высокие слова. И дай Бог, чтобы это было так.

А что если мы возьмем искусство, но не в аллегорическом виде, как в том случае, когда вы показываете со сцены какую-то развернутую часть жизни иносказательно — кто-то понимает и принимает это близко к себе, а кто-то нет…

Что, если мы будем показывать людям более явно то, о чем я говорил, рассчитывая, скажем, на человека не слишком развитого, не такого, который додумывает и все примеряет к себе? Может быть, все-таки есть такая возможность? Я просто не представляю себе другого метода, который бы позволил так легко, массово подступиться к человеку, встать перед ним и объяснить, что мы в тупике, и каждому надо слушать только себя, свое сердце…

А. Д.: Чем прекрасно искусство? Чем оно привлекает вас?

Что оно за пять минут может раскрыть любого человека.

А. Д.: Нет, это плохое искусство.

Потому что, если женщина мучается и не может решить, родить ей ребенка или нет, а мы за пять минут ее уговорили — это не искусство. Нет! Это насилие. Искусство дает шанс подумать об этом и выбрать самому.

Так дайте такой шанс после того, как вы своим искусством развили человека, чтобы ему было, чем думать и как выбирать. Однако кто имеет этот разум, свободу воли и выбора?

А. Д.: Я думаю, что то, о чем вы говорите, самое трудное и почти неосуществимо. Об этом мечтало все человечество: создать общество понимающих, единомышленников. Театр, искусство, музыка, живопись рассчитывают только на то, что у кого-то смягчится сердце, полегчает жизнь.

Но, не дай Бог, если мы решим, что все, кто вошел сегодня, скажем, в музей имени Пушкина, вышли оттуда другими людьми. Думаю, мы заблуждаемся. Дай Бог, если это хоть кого-то заденет!

Почему же все-таки человек такой невосприимчивый?

А. Д.: В силу одаренности. Поэтому я говорю, что один может идти вверх, а другой с тем же успехом может идти вниз.

Я приведу вам грубые примеры. Помните, как кто-то бросился с ножом на картину «Иван Грозный убивает своего сына»? Один вышел из музея, решив родить сына, а другой с ножом бросился.

Есть даже памятник лучшему зрителю и лучшему актеру. Если это и анекдот, то хороший. Рассказывают, что зритель выстрелил в исполнителя роли Яго, и, поняв, что он наделал, сам тоже застрелился. Так что, можно и выстрелить…

То, о чем вы говорите это так грандиозно! Само стремление к этому!

Но вы говорите, что искусство здесь, к сожалению, бессильно?

А. Д.: Нет! Не бессильно! Сложно — через пять минут получить результат. Невозможно.

Иногда беременной женщине говорят: «Больше слушайте музыку, потому что эту музыку слышит ваш ребенок». Но мы же не будем рассчитывать, что все после этого родятся Моцартами.

Мы лишь думаем о каком-то облагораживании. Я повторяю, что еще буду думать после нашей встречи, потому что то, о чем вы говорите очень важно. Очень важно! Лишь бы не было: «А! Да, да, да. Это я читал…». Чтобы я понимал, что это меня лично касается! Как, скажем, мне нельзя пить горькое, потому что у меня там что-то начнется…

Надо, чтобы такой подход к жизни уже был внутри человека, внутри его естества.

А. Д.: Знаете, есть такая книга Эриха Фрома, очень мною любимая, «Иметь или быть». И вы сейчас говорили именно об этом. Но все равно, нам нельзя рассчитывать на то, что все талантливы по восприятию.

Я понимаю вас. Вы думаете: «Как бы не испортить естественный путь развития… Он самый надежный и, на самом деле, единственно верный, но надо ли его корректировать?»

А. Д.: Обязательно надо корректировать.

Искать какую-то защиту?

А. Д.: Обязательно. Нам мой взгляд, об этом и идет речь. Как хороший врач, который подведет к выздоровлению. И когда организм пошел на поправку, очень важно не помешать.

Огромное вам спасибо.

А. Д.: Я еще позову вас в театр на спектакль.

Я уже перестал играть, но там вроде есть какой-то дух того, о чем мы стараемся людям рассказать. Причем ведь очень «пути неисповедимы». Можно смешить и при этом о чем-то серьезном говорить… Можно «пошлить», и о чем-то серьезном говорить. Если мы берем за основу то, о чем вы говорите, и хотим, чтобы люди это понимали, — для этого, говоря языком театра, «есть много жанров».