Лев Рубинштейн - Словарный запас

Примерно то же происходит и со словом «русофобия». Если под русофобией понимать неприязнь к тем или иным лицам лишь на том основании, что эти лица являются этнически русскими, то это понятно, что такое, — это как раз фашизм и есть, если, опять же, понимать под фашизмом то, что под фашизмом понимается во всем цивилизованном мире. Но беда- то в том, что именно в этом значении слово «русофобия» как риторический или полемический инструмент употребляется крайне редко. Как правило, под «русофобией» понимаются любые формы несогласия с теми или иными высказываниями или действиями тех или иных граждан или организаций, каковые позиционируют себя как «русские». Надеюсь, понятно, что я имею в виду не «Русское бистро», не Русский музей и не Русский народный хор им. М.Е. Пятницкого.

«Русский». Вот и еще одно слово, рискующее потерять какое бы то ни было значение. По крайней мере то, которое является очевидным для большинства носителей одноименного языка. Я понимаю, что до этого все же далеко уже хотя бы потому, что существуют и уже, слава богу, никуда не денутся и русский язык, и русская литература, и русская музыка, и русская наука, и вообще русская история. Но усилиями не столь многочисленной, сколь истошно горланящей шоблы упомянутых граждан и организаций, активно употребляющих слово «русский» и нагружающих его лишь одним значением — идеологическим, — все нормальные значения слова, такие как этническое, географическое или лингвистическое, уходят в тень. Эти самые «русские», все агрессивнее и все громче выступающие от имени «всех русских», ставят всех нормальных русских в щекотливое положение, ибо те скоро будут вынуждены употреблять слово «русский» с необходимыми пояснениями того рода, что я, мол, имею в виду не то, что эти, а говорю я это в нормальном, в человеческом смысле.

Пушкин — русский поэт, Глинка — русский композитор, Петр Великий — русский царь, а какой-нибудь, скажем, Курьянович — русский русский. И больше ничего. Отсюда и «русские марши», где такому «русскому» только и можно предъявить городу и миру свою русскость. А где еще-то? Русские — это, видите ли, именно они, говорящие безо всякого спросу от имени «всех». А все остальные — которые вовсе не хотят, чтобы кто попало говорил от их имени и которых, в общем-то, несравненно больше — это, понятное дело, уже как бы и не русские. Вот и получается, что большинство-то — это вроде как нерусские, а вот эти самые «русские» — это как раз меньшинство. Но меньшинство, выступающее как бы в защиту как бы большинства. То есть нерусских. В общем, чушь какая-то.

И вся беда в том, что одним и тем же словом обозначаются совершенно разноприродные явления. Да и слова эти совершенно разные. Слова, которые звучат одинаково, но пишутся по-разному и, главное, обозначают совсем разные вещи, в грамматике называются омофонами. Вроде как «лук» и «луг». Поэтому вот что я предложил бы Институту русского языка для спасения хорошего слова. Пусть все русское в нормальном смысле этого слова называется «русским». А вот к этому «русскому», которое «на марше», я бы добавил лишнюю «с». Пусть оно пишется с тремя «с», тем более что те ребята, что собираются в субботу помаршировать по улицам моего родного города, примерно так это слово и произносят.

Язык пусть будет русским. И поэзия пусть будет русской. И народ пусть будет русский. А марш пусть будет «руссским». И все тогда встанет на свои места. И лозунг «Россия для руссских» будет выглядеть не только комично, но и вполне безобидно. Россия для руссских, дом для домовых, двор для дворовых, столб для столбовых. А чего? Нормально, по-моему.

Некоторое время тому назад, включив зачем-то телевизор, я наткнулся на дискуссию. Дискуссия была в самом разгаре. Речь там шла о свободе и нравственности. И так как-то там все время получалось, что свобода с нравственностью сочетаются плоховато.

Особо активничала там некая дама. Судя по речам, а также горящим глазам и проповедническим интонациям, дама была высокодуховная и патриотичная до невозможности. Дама делилась со зрителем некими откровениями наподобие того, что свободы без твердых нравственных понятий быть не может. Вот ведь удивила! Что за такая свобода сама по себе, риторически восклицала дама. Просто свобода, свобода вообще-это чушь собачья, говорила она. Бывает, мол, свобода убивать, а бывает свобода быть убитым. Ну, и прочее в таком духе.